Смерч

– Ну, ладно, большая хатка… Стоит ли об этом говорить? Документов всё равно нет. А в отношении потерявшей родителей девушки… Да, да, панове, девушка – круглая сирота. Сотник Хмельницкий держал её у себя силой. Поверьте, что ей там было не сладко, потому она так поспешно и с большой охотой ушла от него. Может, Хмельницкого успокоит тот факт, что, поскольку девушка пришлась мне по сердцу, я женился на ней. Да, пан сотник, уже месяц как мы обвенчались, и сейчас никто не принудит меня отказаться от неё. В то же время смею заверить высокий сенат, что Елена сама ни за что не согласится вернуться к Хмельницкому.

Сенаторам ситуация показалась почему-то комичной. Улыбаясь и посмеиваясь, знатные поляки стали потешаться над незадачливым казаком.

– Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой сговорчивой особе? Да что, на ней свет клином сошёлся? Поищи другую, такой завидный жених, да с такой прославленной саблей любой паненке пригодится. А эта пусть останется с тем, кто ей так понравился.

Богдан был растоптан… Куда бы он ни обращался за справедливостью, всюду получал отказ.

Последней инстанцией, выше которой был только Бог, оставался король Владислав IV, обязанный Богдану жизнью, однако и он не смог оценить всей горечи пережитой обиды.

– Дайте кто-нибудь ему саблю, а то шляхтичем себя называет, а сам из-за такой мелочи меня от дел государственных отвлекает… – Король не мог предвидеть, к чему приведёт брошенная им фраза.

По возвращении из Варшавы Богдан узнал, что слуги Даниэля поймали на рынке его десятилетнего сына Остапа и зверски избили. Помочь сыну сотник уже не смог, и мальчик через некоторое время скончался. Это было неприкрытое преследование. Обложили…

Однажды назначившая ему тайную встречу Елена сообщила, что Чаплинский уже наметил лжесвидетеля, который должен обвинить Хмельницкого в подготовке казачьего бунта против поляков, и порекомендовала ему поскорее покинуть Суботов. Другого выхода не было.

* * *

Единственным местом, которое миновал разбойничий налёт Чаплинского, была большая пасека в дубраве под Чигирином. Богдан мог прожить здесь несколько дней, не опасаясь быть схваченным. Разграбленный хутор сотник покинул сразу после встречи с Еленой.

Через неделю в дубраве стало непривычно людно.

– Нет, хлопцы! Трусливо бежать в одиночку, как нашкодивший кот, я не могу. Не по-казацки это. Уходя из Суботова – я ухожу на войну…

У костра, на сёдлах, снятых со своих лошадей, сидели примчавшиеся на зов Хмельницкого его ближайшие соратники.

По праву руку от Богдана сидел Максим Кривонос – казачий полковник, которого Хмельницкий за высокие воинские качества считал верным и храбрым боевым товарищем, одним из своих ближайших сподвижников.

Слева от сотника, положив на колени саблю в ножнах, сидел казацкий рыцарь, кальницкий полковник Иван Богун – отважный воин, мастер боёв в полевых условиях.

Супротив Богдана, попыхивая трубкой, расположились полтавский полковник Мартын Пушкарь, прошедший не одно сражение плечом к плечу со своим суботовским другом, и лихой воин, неутомимый рубака хорунжий Матвей Борохович.

– На войну с ляхами! – повторил Богдан и стукнул кулаком по перевёрнутому старому пчелиному улью, на котором сидел. – Не надо думать, что это обида ограбленного и униженного человека. Всё, что со мной произошло, убедило меня в том, что я не хозяин на своей земле, вы не хозяева, и никто… Никто! И холоп, и помещик, и казак – все мы для них черви… А то и хуже – навоз…

Что бы ни говорил об ограбленных и униженных чигиринский сотник, но было видно, что сейчас, в эту минуту, значительно сильней жгла его сердце личная обида.

– И что это будет за война? – Кривонос поправил под собою седло. – И где она у тебя будет? И какими силами?

Богдан внимательно посмотрел на Максима, словно на секунду усомнился в преданности соратника.

– Война не моя. Она наша общая, – Хмельницкий обвел глазами потупивших очи сподвижников. – Я не мёдом угощать вас позвал на пасеку. Надо поднимать казаков. Пойдем на Низ. За Пороги.

– Богдан, сегодня Сечь уже не та. Запорожская Сечь умерла десять лет назад.

– Да, Иван, я не вчера родился и знаю, что на Малой Хортице и на Никитском Рогу стоят реестровые казаки. Но настоящий казак казаком до смерти останется. Никто из казака не сделает ляха. Я сам служил с Сагайдачным в коронном войске у короля Владислава… И что, перестал быть казаком? Если я учился в иезуитском колледже, я что, стал католиком? Нет, хлопцы, православный крестик с моей груди можно снять только вместе с головой!

– Богдан, то, что ты щирый [6] казак, нам хорошо ведомо, – Богун вынул из ножен саблю, в задумчивости поправил ею угли в костре и, тяжело вздохнув, вложил её обратно. – Только вот я не очень понимаю, ты что, хочешь нас повести на реестровое войско? Значит, казаки будут рубать казаков? Ведь и на Хортице, и на Никитском Рогу серьёзные укрепления. Про крепость Кодак я вообще не говорю. А где нам столько силы взять?

– Та ни, батьку, – Мартын Пушкарь не хотел показать своего несогласия с Хмельницким, но уж больно авантюрной показалась ему Богданова идея, и он заёрзал на своём месте так, что заскрипела кожа его седла. – Воювати козаками проти козаків – це все одно, що вовком землю орати [7] .

6

Щирый (укр.) – искренний.

7

Воевать казаками против казаков – все равно что волками землю пахать.

– Скоро ты не только волками, зайцами пахать будешь. Разорят ляхи твой маеток, потом Максимов спалят, за ней Богуна… А ты будешь пахать… Пахарь! Значит, так, у каждого из нас найдётся пять-шесть десятков добрых казаков. По дороге на Низ ещё поднимем народ. Но главные наши силы – это реестровые казаки. Думаете, им в коронном войске сладко? Ты спроси, когда им в последний раз выплачивали обещанную зарплату. И не в ней дело! Ляхи уже сами понимают, что довели нас до края. Раньше сколько было реестровых казаков? Сорок тысяч. А сейчас? Двенадцать… Раньше я был главным писарем Войска Запорожского, а сейчас? Сотник… И выше сотника сейчас ни один казак уже не поднимется. А почему? Да потому, что боятся нас ляхи. Боятся! Не зря ведь после того как гетман Сулима разрушил Кодак, ляхи крепость снова восстановили – затем, чтобы «за пороги живой души не пускать»! Боятся они нас! Боятся, что снова на Запорожье вольная Сечь будет. А реестровые… ну что ж, не один день я рука об руку с казаками воевал. И с вольными, и с реестровыми. И я вам, хлопцы, так скажу: ни секунды не сомневаюсь, что как только мы появимся на Порогах, вся Сечь будет наша.

– Мне тоже сдаётся, что реестровые против нас не пойдут, – Максим Кривонос с хрустом расправил плечи, влево, вправо повертел головой, от чего в его бычьей шее тоже что-то хрустнуло. – Чую я, что бунтовать будем не шутейно. Только есть одна закавыка, батько… Испокон веку казак воевал в пешем строю, а у ляхов большая часть войска – кавалерия. И лёгкая, и тяжёлая… Пешкодралом мы много не навоюем. Так что надо думать.

Богдан, низко склонив голову, слушал своего соратника. Видно было, что казачий полковник вслух произнёс мысль, которая давно угнетала его. Наконец, стряхнув с себя состояние задумчивости, Богдан выпрямил спину.

– Думаю, Максим, думаю… Только скажите мне, братья, неужели зря каждый из нас большую часть своей жизни воевал? То-то и оно… Будет у нас и кавалерия, будут и гарматы [8] . Будут! Стоит только начать.

– Ну что, батько, – Мартын выколотил о высокий каблук своего сапога давно потухшую трубку и встал. – Думаю, пришла пора возвернуть казацкие права всем, кто был их лишён. Обещаем?

– Обещаем…

* * *

Четыреста вёрст до Запорожья стали для Богдана дорогой дум, злобы и горечи. Несправедливость, откровенное презрение, унижение, которого он не испытывал даже в турецком плену, выжигало всё внутри. Сердце отказывалось мириться с происходящим, воспалённое сознание рисовало мрачные картины беспощадной мести. Фантастические планы возмездия, сменяя друг друга, требовали сиюминутного воплощения.

8

Гарматы (укр.) – пушки.