СМЕРШ и НКВД
Шрифт:
А как «брали» упомянутых ранее вами одиннадцать немецких «языков»-офицеров?
По-разному брали… В октябре 1943 года мы прошли дополнительный короткий курс обучения (при фронтовом УКР «Смерш») для захвата «языков». В принципе, это дело мы уже неплохо знали во время учебы в «Вышке». Наши разведгруппы «работали» на 1-й Прибалтийский фронт, к которому нас прикрепили в плане административного подчинения. Мы считались очень подготовленными людьми и шансов взять «языка» имели намного больше, чем обычная дивизионная разведка или группа армейского подчинения.
В немецкий тыл шли в немецкой форме, действовали из ночных засад. В мое отделение входили 12 офицеров-«литовцев»: Стасис Скокаускас, Гилелис Блохас, Иван Антоновас и другие ребята. Что очень важно – моя группа потерь не имела. В апреле 1944 года нашу «литовскую» спецгруппу отправили на отдых, больше мы за «языками» не ходили.
А как вели себя взятые в плен вашей группой немецкие военнослужащие?
Тихо, как амбарные мыши. Сами представьте, попадает в плен немец, взрослый человек, офицер, который оказывается в своем тылу в окружении дюжины русских разведчиков. И офицер прекрасно понимает, что при любом раскладе, даже если разведгруппу засекут и обложат
С каким оружием спецгруппы ходили в тыл врага?
Автоматы, гранаты, ножи, пистолеты. Я почему-то таскал с собой всегда два пистолета, да еще «игрушечный» маленький «вальтер», кажется, он назывался № 1, с белыми инкрустированными «щечками» на рукоятке.
Как награждали вас и офицеров вашей группы за успешные разведпоиски?
После каждого удачно выполненного задания нас «награждали» спиртом и американскими консервами, без ограничения. Про боевые награды речь не шла, считалось, что мы – это так – «по своей инициативе просто тренируемся». Войну я закончил с орденом ОВ I степени и медалью «За отвагу». В 1946 году выяснилось, что за взятых «языков» сорок третьего года меня разыскивает еще один орден Отечественной войны II степени, который мне вручили только в 1947 году.
А если обойтись без лишней скромности? Я буквально на днях беседовал с одной женщиной, бывшей кадровой оперативной работницей МГБ Литвы в сороковых годах. Она рассказала, что вас представляли к званию Героя Советского Союза в 1945 году. А эта женщина очень хорошо знает, что говорит.
Я видел в Управлении отдела кадров МГБ СССР архивное «литерное» дело, и там была копия представления к званию Героя в 1945 году.
За немецких «языков»-офицеров и за взятие Вильнюса. В Литву сверху, из Москвы, было отправлено указание представить трех офицеров МГБ за боевые успехи на фронте и в борьбе с нацистскими преступниками к следующим наградам, перечисляю последовательно: к званию Героя, к ордену Ленина и к ордену Красного Знамени. Поскольку речь шла о своего рода «разнарядке», то в приказе приводились определенные требования к биографиям офицеров госбезопасности, представляемых к наградам. Начальство решило, что на Героя, по требуемым критериям, тяну на все 100 % только я, как «старый коммунист-каторжанин», фронтовой разведчик и начальник отделения по борьбе с бандитизмом 5-го отдела МГБ. И в этом наградном листе, кстати, и были указаны мои 11 «языков», взятые в годы войны, прочие военные заслуги. И многое другое отмечалось в этом представлении. Но в итоге все вышло так: моему товарищу, Шимкусу, вместо ордена Ленина дали орден БКЗ, а третьему чекисту, Стаскявичусу, вместо «Красного Знамени» дали только орден Красной Звезды. Мой наградной лист где-то «затерялся в недрах Верховного Совета СССР». Потом уже мне старшие товарищи доверительно рассказали, что по их сведениям, это Поскребышев счел излишним положить этот список для последней подписи на стол Сталина, список с одними нерусскими и негрузинскими фамилиями. И только в 1967 году по этому наградному листу я был награжден орденом Ленина. К ордену прилагалось личное поздравление председателя КГБ СССР Ю. В. Андропова, в котором он обращался ко мне со словами «Дорогой Нахман Ноахович», то бишь в правильном варианте звучания моего имени-отчества, а не в литовском варианте или в обыденном, в «общепринятом» – «Николай Николаевич».
Вот, в принципе, все по вашему вопросу.
После отвода спецгрупп на отдых офицерам-«прибалтам» поручались задания другого рода, не связанные с разведпоисками?
Да. Чтобы «не растеряли навыки», у нас весной сорок четвертого некоторых ребят отправляли в качестве оперуполномоченных Смерша сопровождать санитарные эшелоны. В войска уже шел массовый призыв с освобожденных территорий, и стрелковые части были в какой-то степени «засорены» бывшими пособниками оккупантов, проскочившими в армию через полевые военкоматы. Это «сомнительное» пополнение шло массовым порядком в пехоту, и через месяц-другой непосредственного нахождения на передовой эти люди или погибали в бою, или ранеными ехали в санпоездах в тыловые госпитали.
И какой только публики в этих санитарных летучках не было. Я не имею в виду самострелов или дезертиров, симулирующих болезни. Там и бывших полицаев, карателей, «власовцев» с лихвой хватало. Кто под своими именами, а кто и по чужим документам и биографиям ехал в тыл «раненым героем-бойцом Красной армии».
У нас как-то один из офицеров раскрыл трех бывших украинских карателей в числе эвакуированных раненых солдат. У них языки больно длинными оказались, стали шепотком хвалиться друг перед другом, кто из них больше евреев расстрелял, да один солдат это услышал. Доложил нашему офицеру, а тот и положил между этой «тройкой» своего человека.
Слово за слово, и наш человек сошел за своего хохла-полицая. Пока в глубокий тыл доехали, все доказательства в измене Родине и в убийствах были собраны и документированы.
Так выглядит обычная оперативная агентурная работа против военных преступников…
Когда спецгруппы «прибалтов» приступили к непосредственной деятельности на территории своих родных республик?
На третий день после освобождения Минска. И если до этого момента от нас иногда забирали кого-то из «эстонцев» на Ленфронт или «латышей» к партизанам, то в Минске произошло окончательное разделение групп, каждый пошел на территорию своей республики. Мы простились со своими латвийскими и эстонскими товарищами, с которыми прошли рядом долгий и непростой трехлетний путь. Наш командир и куратор полковник Железняков устроил прощальный банкет, мы выпили «за Родину и за Сталина» и, как говорится, «разъехались по домам». Литовскую группу в Белоруссии существенно пополнили, довели ее личный состав до 120 человек, и тут нам поручили специальное задание по проникновению в Вильнюс.
Что это было за задание?
Вильнюс всегда являлся предметом спора между Литвой и Польшей, поляки считали этот город своим, а литовцы
всегда твердо знали, что Вильнюс – столица и сердце Литвы.Спецгруппа ГБ Литвы получила приказ лично от Снечкуса – первыми, впереди наступающих частей, войти в Вильнюс и тем самым показать всем, что Вильнюс – столица Литвы (где уже активно действовали противостоящие нам многочисленные отряды Армии крайовой – АК), освобождена именно литовскими солдатами и офицерами. Поехали на нескольких «студебекерах» на Вильнюс, многие офицеры были вооружены ручными пулеметами. Штурмовая офицерская группа, если точнее выразиться. Командовал группой Расланас, а я получил под командование отдельный взвод.
Только отъехали от Минска, как по дороге на Вильнюс нас развернули на юг пограничники – заградотрядовцы из полка по охране тыла. Потом мы узнали причину этого «разворота», оказывается, перед нами действовали группы, подчиненные Павлу Судоплатову. В Вильнюс мы добирались через Гродненский тракт, и первое литовское местечко, в котором мы остановились, было Бутримонас. У нас в группе был один молодой парень, пулеметчик, уроженец этого местечка. Он погиб через сутки после того, как увидел своих родных. И мы пошли дальше на Вильнюс. В городе была полная неразбериха. Большинство немцев уже покинуло Вильнюс, но было великое множество мелких немецких групп, оказывающих сопротивление, а главное – крупные формирования партизан АК, подчиненных польскому правительству Сикорского в Лондоне, ставивших своей целью захватить Вильнюс и объявить его частью суверенной польской территории. Советские войсковые части к моменту нашего появления в городе стояли на подступах, и только после того как мы захватили ключевые точки, вошли в Вильнюс и завязали уличные бои. В лесах рядом с городом находился большой еврейский партизанский отряд, который сразу пришел к нам на подмогу. Первым делом мы захватили по периметру здание Президиума Верховного Совета Литвы, но внутрь поначалу не заходили, опасались, что здание полностью заминировано. Поляки, захватившие гору Гедиминаса и установившие на ней свой польский старый государственный флаг, били по нам сверху из пулеметов. У нас появились потери. И засело на этой горе больше трех сотен «аковцев». А потом мы выбили поляков лихой атакой с горы Гедиминаса и водрузили на ней красный стяг. Пленных, простых польских офицеров, не убивали, а просто раздели до трусов и отпустили почти голышом по домам.
И стал Вильнюс снова и советским, и литовским. Там со мной один интересный случай произошел. Когда пробились к зданию ВС, из костела, стоящего напротив, появилась группа людей с белым флагом, человек тридцать. Обросшие, измученные. Это были цыгане (из нескольких тысяч цыган, живших в Вильнюсе до войны, уцелело 300 человек, скрывавшихся в вильнюсских катакомбах, ведущих до Тракая), они плакали и плясали от радости. Мы отдали им свои сухие пайки, сухари. Ко мне подошла старая цыганка, взяла в руку мою ладонь и по ней рассказала всю правду, что было со мной и что будет.
Все ее слова сбылись в будущем, все в точку. И когда она сказала: тебя не убьют, мсти врагам и доживешь до глубокой старости, я сначала скептически улыбался, а со временем полностью поверил в ее предсказания и уже никогда перед боем не думал о возможной смерти, всегда шел первым вперед, знал, что обязательно выживу. Но я тогда и предположить не мог, что моя война закончится только через десять лет после Победы.
Первыми вошли в Каунас тоже чекисты?
Верно. В Каунасе не было уличных боев, город не пострадал, немцы ушли из города без боя, и что бы вам там ни рассказывали, знайте, что части Красной армии заходили в город, уже контролируемый специальным отрядом литовского НКГБ. Командовал этим отрядом полковник Воронцов. Я, когда узнал, что для проведения специальной операции формируется группа, идущая на Каунас, то захотел попасть в нее, поближе к родному Шяуляю, который еще был в немецких руках. Я еще в Вильнюсе подошел к Воронцову, представился и попросил включить меня в состав этой группы и был принят. Зашли в город на рассвете. Мне было поручено захватить в Каунасе генерала СС Кароля Егера и начальника полиции генерала Люциана Высоцкого. Где располагается его особняк, мы знали точно. Ворвались в особняк, а в нем никого, только на полу разбросаны вещи и книги. Среди них я заметил книгу Фейхтвангера на русском языке «Иудейская война». В доме, стоящем напротив, жил врач – литовец Абрайтис, который сказал, что генералы Егер и Высоцкий уехали с чемоданами на машине с охраной, за три часа до нашего появления, по направлению к Алексотскому мосту, ведущему на Кенигсберг. Мы двинулись дальше, на захват здания гестапо и немецкой разведшколы на улице Жальгирис № 9. Эту школу немцы успели эвакуировать в Кенигсберг, но многие важные документы, включая списки учащихся, они в спешке забыли сжечь или не успели увезти с собой. Уже когда совсем рассвело, я поехал на «Виллисе» в Слободку – Вильямполь, где находилось каунасское гетто. Взял с собой пять человек. Проезжали мимо горящей текстильной фабрики, навстречу нам бежали местные жители с тюками награбленной на фабрике мануфактуры. Доехали до моста, ведущего в гетто, но он был разрушен, и машина по нему пройти не могла. С двумя бойцами я побежал через остатки моста к гетто. А там местные литовцы копаются в развалинах, ищут хоть какую-то добычу. Они сказали, что остатки гетто немцы еще неделю тому назад вывезли в Германию в концлагеря. Один из литовцев сказал мне, что под землей есть еще живые евреи, спрятавшиеся во время эвакуации гетто, и указал на нужный дом. Я подбежал, увидел стену, загороженную шкафом, и услышал за ним какие-то голоса. Дал выстрел в воздух и крикнул: «Люди, выходите! Пришла Красная армия! Вы свободны! Вы будете жить!» Кричал по-русски и по-литовски, но из схрона никто не отзывался. Тогда я стал кричать на идиш – «Евреи! Выходите! Мы русские солдаты!» Я слышу голос оттуда: «Нахман! Это ты?» Меня узнала по голосу Гитель Вайсман-Березницкая, бывшая соседка по Шяуляю. Из тайного убежища вышли 17 человек, выжившие подпольщики каунасского гетто. В рваной одежде, истощенные, голодные. Мы отдали им все, что смогли: еду, нашли для них возле горящей фабрики тюк ткани, нашли для них какую-то обувь и увели из Слободки в город, разместив в брошенных квартирах. А на следующий день в город вошли еврейские партизаны. И тут я поехал в Девятый форт, в котором немцы уничтожили многие десятки тысяч евреев и советских военнопленных. И глядя на могильные рвы, в тот день я поклялся себе, что не успокоюсь и не перестану уничтожать всех этих карателей и палачей, пока не отомщу им за свою погибшую семью и за всех убитых литовских евреев. И если до этого дня я чувствовал себя первым делом чекистом, офицером-коммунистом, а уже потом евреем, то тогда все поменялось, и я сказал себе, что в первую очередь – я еврей, а все остальное мне уже не так важно. И я дал себе слово, что за свой народ, из которого в Литве уцелели единицы, я мстить не устану. Пока каждый из палачей не будет лежать в могиле или гнить в колымских снегах…