СМЕРШ в Тегеране. Из архивов КГБ
Шрифт:
Не будущее замыкается смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.
Это было в конце лета 1960 года, сразу же после переезда из Львова в Калининград. Настроение было препаршивое не только из-за достаточно продолжительного эмоционального процесса, связанного с переживаниями внезапно и «порочно» завершенной службы, но и жизненной неустроенности. Николаю Григорьевичу в этот день нездоровилось. То не хватало воздуха, и он вскакивал с кровати и бежал к окну, чтобы открыть настежь форточку, то погребной холод внезапно сковывал тело, мерзли нижние конечности, и он снова повторял
Ныли полученные на войне ранения в области правой лопатки и левой голени.
В начале августа дни стояли пасмурные и дождливые, влажности тут хватало и без божьих струй. Воды Балтийского моря омывали северо-западную часть бывшей Восточной Пруссии. А в один из таких дней с утра, где-то к часам десяти, лучи солнца, наконец, прожгли полог свинцовых туч. Настроение улучшилось светлостью природной.
Это был субботний день. Сходил в магазин за продуктами и приготовил любимую с детства яичницу с ломтиками тонко нарезанного сала — шкварками, перекусил. Из термоса налил с вечера заваренного чая и, с удовольствием отхлебывая из чашки, привезенной еще из Германии, хотя любил пить из стакана в серебряном подстаканнике, подошел к письменному столу, на котором стопкой лежали чистые листы, вырванные из исписанных блокнотов. Допив чай, он с удовольствием уселся на стул, взял блокнот, вырвал двойной листок бумаги и своим размашисто-убористым почерком в правом верхнем углу поставил дату — 6.VIII.60.
Он решил написать своему подчиненному, которого уважал и любил за трудолюбие, — Василию Ефимовичу Грачеву.
«Василий Ефимович!
С 20/ VII с.г. я житель г. Калининграда.
Мой адрес г. Калининград (областной) ул. Чайковского дом 38/40 кв. 5.
Тяжело мне было прощаться с тобой и товарищами — больно, что я уехал от Вас с позорным клеймом.
Утешает меня одно — время покажет, что я не был подлецом и никогда им не буду.
Мое отношение к тебе известно — ценил и любил тебя за твой ум, за твердость и за то, что в работе ты никогда себя не щадил.
Если будешь в прибалтийских краях, загляни ко мне, буду рад тебя повидать.
Жму твою руку, желаю всего хорошего в твоей жизни и работе.
Н.Г.»
Письмо получилось на двух блокнотных листах. Прочитал еще раз, свернул пополам и вложил в конверт, на котором чернильной ручкой разборчиво вывел адреса отправителя и получателя. Оделся, чтобы отправить послание, — благо синий почтовый ящик с гербом СССР висел на стене соседнего дома. Тогда их было много в любом городе и селе — люди активно общались друг с другом, переписывались.
С окончанием горбачевской «перестройки» и началом ельцинского «реформаторства», когда единой страны не стало, переписка пошла на убыль. Синие ящики теперь выгорали на свету, облущивались от краски и висели как ненужные скворечники. А скоро они и вовсе испарились. Людей власть приучала быть индивидуалистами, обосабливаться, держаться за частную собственность, не доверяя даже родственникам своих дел, успехов, провал и самой жизни. Так индивидуализм становился подчеркнутой слабостью. Постепенно стало угасать общение с соседями по лестничным клеткам.
Никогда счастье не ставило человека на такую высоту, чтобы он не нуждался в других. Тень сельской общины, где крестьяне друг другу помогали, долго тянулась за нашей ментальностью и в городах. Она и сегодня присутствует, только ее глушат софиты того же самого индивидуализма.
Мы привыкли жить открыто. В коллективах воспитывалось
наше поколение, а потому все и все было на виду. Коллектив был большой частью человеческого общения. В конечном счете, человек становится человеком только среди людей.Сегодня неолибералы в СМИ и, особенно из ТВ, пытаются вбить в наше сознание «мудрость» английского историка Томаса Карлейля, который утверждал, что он не верит в коллективную мудрость невежественных индивидов.
Но господа, все зависит от того, кого хотят и с какой целью желают собрать в коллектив. Собрать стадо из баранов легко, трудно собрать стадо из кошек. Но, даже чтобы бороться за права личности, необходимо создать коллектив. Это неоспоримый факт. Он распространяется и на государство — оно или тугая метла или развязанный веник.
Противно проползали первые месяцы и годы одиночества, пока не предложили работу в парткомиссии Центрального района города. Нет, не время ползло черепашьими шажками, а он проходил отведенный им судьбой кусок этого самого времени.
Редко кто ему звонил из бывших коллег, кроме настоящих друзей. Но он не обижался на вчерашних своих сослуживцев, считая, что и у них самих забот полон рот. Шла сумасшедшая чистка органов госбезопасности, затеянная Хрущевым.
А вообще, Николай Григорьевич как-то высказался в ответ на ехидный вопрос одного партработника о друзьях-товарищах по службе, которые видно было, что они «закавыченные».
Он резко ответил:
— Петрович, меня всегда окружали хорошие люди. Знаешь почему?
— ???
— Все потому, что я не искал плохих!
Местное начальство его тоже не особенно привечало.
В областное управление КГБ пришло много начальников из партийных органов, да из старых работников он никого не знал.
Поначалу работа в райкоме партии Центрального района Калининграда его не очень удовлетворяла, работал только из-за рублевого пополнения скудной пенсии, которой не хватало не только на приобретение одежды и обуви, но даже на покупку калорийных продуктов питания. Хотя со временем эта работа стала его духовной отдушиной — жизнь при людях. Они его уважали за доброту, принципиальность, трудолюбие. Жил по принципу — ни одного дня без доброго дела!
В коллективе это заметно. А еще он знал, кто делает, что может, — делает, что должен. По-другому он поступить не мог, когда предложили этот участок активного и, самое главное, живого общения с людьми.
Однажды, это было где-то в начале шестидесятых, к нему за помощью обратилась соседка сестры Ольги по поводу ареста ее сына, студента местного вуза, которого милиционеры арестовали за то, что во время работы на овощной базе он положил в рюкзак десяток картофелин. Хотя в то время воровство приобрело характер эпидемии. Воровство, как явление называлось тогда кратким словом «достал!». А как, где и когда — никого не должно было интересовать.
«Что же мы за люди, — возмущался Николай Григорьевич, — за рубль простого гражданина готовы упрятать за решетку, а чиновника, умыкнувшего у государства тысячи, прощаем, потому что тут же срабатывают и телефонное право, и отцовский лифт, и партийная корпоративность».
Как же он радовался, что удалось отстоять парня. Его только про-филактировали органы ОБХСС. Юноша потом успешно закончил институт. И в последующем стал крупным инженером. Он всегда с теплотой вспоминал встречи с Николаем Григорьевичем, потому что путевку в большую жизнь ему помог приобрести «заслуженный чекист».