Смерть Аттилы

— Ничего. Я ему сказал, чтобы он поговорил с Трубачом. Я не помню, чтобы я говорил ему что-либо еще.

— Угу.

Каган улыбнулся, и лицо его стало гладким и спокойным. Он посмотрел на своих сыновей. Денгазич быстро улыбнулся в ответ, но лицо Эллака ничего не выражало.

— Как выглядит Эдеко? — продолжал спрашивать каган. —

Когда он рассказывал тебе о заговоре, он тебе показался… расстроенным?

— Конечно. — Такс поднял руки ладонями вверх: — Даже подумать об убийстве…

— Ш-ш-ш-ш, ты знаешь, что я предпочитаю краткие ответы. Тебе показалось, что он так же расстроен заговором, как и клятвой и тем, что ему придется нарушить эту клятву?

— Ну, — протянул Такс — Он знал о заговоре дольше меня.

Он не понимал, для чего его обо всем расспрашивают. Ему хотелось, чтобы каган вернулся к заговорщикам и к делегации, которая следует в Хунгвар, чтобы он, Такс, мог рассказать ему о своем плане, как следует расправиться с заговорщиками. Он никак не понимал интереса кагана к Эдеко.

Но каган спокойно откинулся назад в своем кресле.

— Ты привез с собой сына короля Ардарика?

— Дитрика? Да.

— Я рад. Ардарик приставал ко мне из-за него, как старая баба. Тебе не стоило брать его с собой. Он спросил разрешения у отца, и тот ему отказал. Ты знал об этом?

— Он мне не сказал об этом, — ответил ему Такс.

— Но ты все равно знал…

— Он достаточно взрослый, чтобы поступать по-своему, а не так, как желает его отец.

Каган захохотал. Он кивнул на своих двух сыновей. Когда он немного успокоился, то заметил:

— Не говори так в присутствии моих детей. Ты видишь Денгазича.

Ему почти столько же лет, как и сыну Ардарика, и он может последовать его примеру. Спасибо, что ты мне все рассказал. Ты можешь идти. Проследи, чтобы Дитрик возвратился к своему очагу.

Когда он говорил о доме Дитрика, в его голосе прозвучало презрение. Но потом он стал снова улыбаться и был спокоен.

— Ты посмотри, как мы подготовили место, где станут жить римляне и их слуги, когда они явятся сюда.

У Такса широко раскрылись глаза.

— Аттила, ты говоришь, что позволишь им приехать даже после того, как ты все узнал?

Каган потер грудь.

— Мне кажется, что если мы обратим слишком большое внимание на этот заговор, то сами римляне могут задрать нос. Они не так важны для меня. Выполняй то, о чем я тебе сказал, лягушонок.

— Хорошо, — согласился с ним Такс — Я тебя не понимаю. — Он поднялся, осторожно потопал ногами и вышел из комнаты.

— Почему ты разрешаешь простому солдату так разговаривать с собой? — спросил отца Эллак.

Каган поднялся с трона и плотно прижал руку к боку.

— Он может со мной разговаривать, как ему угодно. Вы должны разговаривать со мной почтительно. Убирайтесь!

Эллак встал и пошел прочь. На столе в другом конце комнаты, где стояли кувшины с вином, лежал амулет, который шаманы дали кагану. Аттила быстро пошел к нему. Он жестом показал Денгазичу, чтобы тот отправлялся вслед за Эллаком. У кагана начало бурлить в животе, и его затошнило. Он знал, что если успеет налить молоко с медом на амулет и выпить его до наступления боли, то не упадет в обморок. Но боль, как удар ножа, пронзила его желудок. Он рывком сделал еще шаг к столу и упал на колени. Темнота прикрыла его глаза, и сознание ему отказало. Через мгновение он смотрел в лицо Денгазича.

— Что это? — кричал сын. — Отец, мой каган…

Аттила понял, что стоит на коленях и сын его поддерживает. Он попытался выпрямиться, чтобы его вес не так давил на руки сына, и с трудом поднялся на ноги. Он подошел к столу за амулетом и молоком с медом. Денгазич шел за ним, как ястреб за зайцем.

— Что с тобой случилось? Я видел, как ты упал. Что случилось?

— Я споткнулся, — сказал Аттила.

Амулет лежал в маленькой коробочке из прозрачного восточного камня. Он открыл коробочку и бросил амулет в свою чашу.

— Где Эллак?

— Ушел. Он вышел до того, как ты… упал.

Каган выпил молоко. Сладкий вкус кобыльего молока заглушал привкус амулета. В желудке боль нанесла еще один, более слабый удар и потом пропала.

— Раньше так уже случалось? — спросил его сын. Аттила снова наполнил чашу.

— Я споткнулся.

Когда у него в первый раз начались боли, он даже начал подозревать Денгазича, что тот навел на него порчу. Теперь он уже привык к этим приступам и больше не винил в них своих сыновей. Но по-прежнему считал, что им не следует знать о его слабостях. Он вернулся к трону и снова сел на него. Денгазич ходил вокруг него в беспокойстве. Потом он присел на корточки и посмотрел на кагана.

— Эллак ничего не знает. Что тебе сказали об этом шаманы?

— Я оступился, — повторил каган. — Если ты еще раз скажешь об этом мне или еще кому-нибудь, я все равно узнаю, и тебе будет худо.

Он отпил сладкое молоко.

— Ты мне веришь?

Денгазич посмотрел на него. Его глаза гота были похожи на взгляд рыси. Аттила округлил свои глаза. Неожиданно мальчик упал на колени и ударил лбом по полу:

— Мой каган.

Он вскочил и выбежал из комнаты.

Аттила пил молоко. После каждого приступа боли он испытывал страшную слабость, и каждый раз ему требовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Два раза его рвало кровью. Это его жутко испугало, и ему было стыдно, что он испугался. Он сидел расслабившись, чтобы сила снова вернулась в его тело.

Все шаманы сказали в один голос, что это действовало на него старое колдовство. Всегда многие желали нанести вред кагану. У него было множество врагов. Сейчас Аттила начал стареть, и силы у него уменьшались, и проклятия стали сильнее на него действовать. Так говорили ему шаманы.

Двое шаманов, один из которых Трубач, — его магия была сильной и старинной, и еще у него было несколько демонов, так вот, они сказали, что это было нечто другое. И сам Аттила был согласен с тем, что некоторые проклятия против хунну были очень сильными, когда животные превращались в людей, а потом в растения, и что подобное колдовство сильнее всего действовало на кагана.

Хотя он сам не припоминал этого, но тысячу раз слышал о том, как хунну следовали за белым оленем через болота по Европе. Как они проходили по равнинам. Это были орды захватчиков. Каждый клан имел собственного короля. С ними путешествовали женщины, дети, юноши и старики. Их было очень много, как сейчас остготов или франков. И после этих времен с ними что-то случилось. Постепенно хунну начали вымирать. Болезни, которые не тронули германцев, убивали хунну. Женщины хунну рожали детей, которые могли прожить год или два, а потом умирали. Молодые мужчины уходили воевать и присоединялись к армиям римлян, и их убивали, или они женились на женщинах германцев, и их дети становились детьми германцев, а не хунну.