Смерть айдола

СунОк очень недоверчиво смотрит в ответ.

– У меня для тебя подарок есть, – говорю я. – Особый. Как твои дела с подписчиками? Подписываются?

– А что? – настораживается онни.

– Мне тут БоРам-сонбе посоветовала песню для бывшего написать, – говорю я. – Типа, к расставанию. Все так делают, кто способен. Вот, сделала, хочу выложить у тебя на канале. Эксклюзив.

Онни с подозрением смотрит на меня.

– Всё нормально, – успокаиваю я, решив, что она подумала про FAN. – По договору с агентством все права на песни принадлежат мне, и я могу распоряжаться ими самостоятельно. Кажется, я тебе об этом говорила.

СунОк медленно кивает.

– А что за песня? – спрашивает она.

– Офигительная, – обещаю я. – Ещё ни один оппа при расставании такой не получал!

– Я уже чувствую, что тут что-то не то, – сообщает мне онни.

– Там надо только картинку добавить, – не обращая внимания на её слова, говорю я. – Камера у тебя есть, снять видео проблем не будет.

– Толком скажи, что за песня?! – начиная злиться, требует СунОк.

– Хит всех времён и народов, – даю я рекламу своей поделке. – Гимн всех корейских девушек, расставшихся с оппой!

– Так «гимн» или «хит»? Опять на английском, что ли?

– Ну так в каждом уголке мира должны знать об этом событии, – пожав плечами, объясняю я причину своего выбора. – Жаль, на Марс трансляции нет. Я бы и туда послала!

– Пока не послушаю, никаких тебе «выкладок» не будет! – грозно предупреждает меня онни.

– Ноу проблем, – пожимаю я плечами. – Тебе флешку дать или на телефон скинуть?

(примерно через пять минут, вынув из ушей наушники, подключённые к телефону)

– Ты вообще рехнулась такое писать?! – возмущённо восклицает СунОк. – Вообще дура, что ли?

– А что не так? – обижаюсь я за сделанный кавер, хотя подобная реакция была отчасти ожидаема. – Нормальная песня. Всё есть – воспоминания о прошлом, сожаления о будущем, даже намёк на попытку возврата. Потом - очень приятные слова для мужского эго. Что ещё от песни-расставания требуется?

– Точно – рехнулась, – уже спокойней констатирует СунОк и обещает. – Сейчас позвоню ЁнЭ, скажу, пусть она тебе запретит. Пусть она тебе рассказывает, что не так, чтобы я тебя не придушила, идиотку.

– Ой, да ладно тебе!
– говорю я. – Сразу прямо звонить, жаловаться. Давай лучше поговорим о том, на сколько тебя в тюрьму посадят за спекуляцию ценными бумагами?

Онни замирает с телефоном в руке, не донеся его до уха.

– А вообще я хотела пообщаться на серьёзную тему, – говорю я. – Будущее туманно и неопределённо, и в нём есть такие штуки, как поворотные моменты. Кажется, в моей жизни настал такой момент. Я хотела поговорить с тобой об этом.

– Ты беременна? – помолчав две секунды, спрашивает СунОк.

– Другой напасти в жизни нет? – интересуюсь я.

– Заболела? – внимательно оглядывая меня, делает другое предположение СунОк.

– Нет, я собираюсь говорить о светлом будущем, – отвечаю я.

– Скажи сейчас, – предлагает онни.

– Сначала нужно подготовиться, – отвечаю я, полагая, что после того, как я сообщу о своём желании покинуть агентство, прогулка по городу в сопровождении онни вряд ли состоится.

Будет много крика и мама в доме…

– Опять что-то натворила, – приходит СунОк к окончательному выводу.

– Ещё нет, собираюсь, – отвечаю я. – Но думаю становиться умней и сначала обсудить идею со старшей сестрой. Узнать, что она скажет.

– Да? – очень недоверчиво произносит онни. – А почему это нельзя сделать дома?

– Сколько можно дома сидеть?! – возмущаюсь я. – Дом, агентство, агентство, дом! Я что – проклятая, что ли? Хочу на людей незнакомых посмотреть! Съесть чего-нибудь вредного…

– И куда мы с тобой пойдём?

– Можно в «Галерею», – предлагаю я. – Пошаримся по бутикам, посмотрим, чем завлекают. Зайдём, навестим наш электрощиток. Пощёлкаем, как в прошлом, выключателями, побегаем в темноте наперегонки с охранниками универмага, поужасаемся, нагуляем аппетит, потом сядем где-нибудь, где прилично кормят, и я тебе всё расскажу.

– Тебя точно одну нельзя из дому выпускать, – внимательно смотря на меня, произносит СунОк. – Ты какая-то возбуждённая.

(Где-то в это же время. ИнЧжон, скрывшись от посторонних глаз, вытирает платочком горькие слёзы обиды. Наконец, слёзы подходят к концу. ИнЧжон несколько раз глубоко вздыхает, смотря в небо сквозь промокшие ресницы.)

– ИнЧжон, ты должна быть сильной, – говорит она сама себе. – Сильной и смелой. Сильной, смелой и хитрой, как остальные. Действуй! Тогда ты справишься.

Ещё несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она достаёт из сумочки сотовый телефон и, развернув его к себе, нажимает на кнопку, выводя из состояния «сон». Экран освещается, продолжив показ остановленной дорамы.

«Ах, господин!» - восклицает на экране молодая девушка в наряде эпохи Чосон: - «Вы говорите такие слова, от которых кружится голова! Но я ещё такая молодая и неопытная, что просто боюсь в них поверить! Вдруг вы хотите воспользоваться моей наивностью, господин?»

– «Как же мне доказать, что мои слова - правда?» - раздаётся за кадром мужской голос.

– «Думаю, лучше всего, если они превратятся во что-то… осязаемое, господин,» - с невинным выражением на лице, которое в этот момент показывается крупным планом, отвечает героиня.

Немного наклонив голову к плечу, ИнЧжон смотрит на экран телефона так, словно старается хорошенько запомнить то, что на нём видит.

«Какая ты проказница»!

«Ах, господин, что вы делаете?! Я так смущена!»

(Где-то в это же время. Сеул)

– ХонКи!

– Да, СуМан-харободжи.

(харободжи – дедушка по-корейски. прим. автора)

– Я слышал, завтра ты будешь на вечеринке?

– Да, харободжи. Отец мне разрешил. А что?

– Хочу узнать у тебя, что ты думаешь об Агдан?

– Агдан?

– Да.

– Ну-у… Она красивая, но странная.

– Значит, она тебе нравится, если красивая?

– Не знаю.

– Что значит – не знаю?

– Я просто не думал об этом, харободжи.

– Мужчина не должен размышлять о таком. При взгляде на женщину он должен сразу знать, нравится она ему или нет. Думать об этом ему не нужно, если он мужчина.