Смерть консулу! Люцифер

— Какое утончённое варварство! Предлагать мне жизнь вдвоём с тобою! Они отлично знали, какому жестокому испытанию они меня подвергают, делая тебя посредницей в этом торге моей совестью! Они знают, что от меня самого им ждать нечего, но рассчитывают достичь от меня всего через тебя. Эмилия, понимаешь ли ты весь ужас их расчёта? Дорогая моя, тебе следовало бы молчать передо мной и не предлагать мне счастья — жить около тебя. Это для меня всё равно, что умереть два раза — отказаться от своей жизни и отказаться от счастья с тобой!

И, плача, он опустился на свою тюремную табуретку. В эту минуту этот человек, непоколебимый в своих решениях, казался слабым, как ребёнок. Грудь его сотрясалась от рыданий, слёзы текли по щекам и падали на скованные руки. Напрасно старался он скрыть своё лицо.

Эмилия тихонько подошла к Сан-Режану, вытерла его слёзы своим тонким батистовым платком, встала возле него на колени и, приблизив своё лицо к его уху, шептала:

— Разве это так ужасно то, чего требуют от тебя? Чем рискуют те, о ком ты будешь говорить? А разве они щадили тебя? Разве они все не покинули тебя? Эти неблагодарные принцы, которые толкают храбрецов на борьбу, а сами остаются в надёжном убежище? Эти эмигранты, шатающиеся за границей и оттуда устраивающие массовые побоища? Чем ты им обязан? Если ты назовёшь их, то что в сущности узнает консульская администрация? Разве и без того она их не знает? От тебя требуют в сущности пустой формальности.

— Как ничего больше! — вскричал Сан-Режан. — Но ведь это мой позор! И это чудовище решается требовать этого от меня твоими устами! Никогда! Никогда! Лучше умереть сто раз!..

— В таком случае, смерть постигнет нас обоих, — сказала, вставая, Эмилия. — Я не переживу тебя и пришла сюда для того, чтобы следовать за тобой, куда бы ты ни пошёл. Чтобы ты получил свободу, я отдам честь свою, если уж ты так горячо защищаешь свою!

— Несчастная! Какой ещё торг ты предлагаешь мне?

— Честь за честь! Повторяю тебе: мою честь замужней женщины за твою честь приверженца короля. Мы можем удалиться куда-нибудь в неизвестную страну, за море, и там забыть обо всём.

— А сзади весь народ будет кричать: «Сан-Режан предатель, он предал своих владык и соратников! Ради любви к женщине он выдал тайны своей партии!» И ты думаешь, что до меня не будут доходить эти оскорбительные крики? А если я их буду слышать, то неужели ты думаешь, что я смогу пережить мой позор! Нет! Это самообман! В ту самую минуту, когда я совершу предательство, нужно будет задушить мою совесть, выбросить свою душу! Нет, это невозможно! Даже в могиле я буду слышать крики презрения. Предоставь же меня моей судьбе и откажись от надежды спасти меня. Я не могу и не хочу избежать смерти... Ибо смерть явится необходимым искуплением. Я убил невинных. Нужно, чтобы они были отомщены. И я расплачусь с ними через палача.

Помрачневшая Эмилия минуту стояла молча. Она чувствовала, что дело проиграно и что её любовник теперь уже не сдастся на её просьбы, как бы горячи они не были.

— У меня не хватит сил вернуться к себе домой, а тебя оставить у подножия этого долга! Продолжать своё существование с сердцем, постоянно переполненным горечью и сожалением. Наложить на своё лицо маску равнодушия, когда у меня не будет хватать слёз, чтобы выплакать моё горе! Наконец, играть эту жестокую комедию, как ты мне советуешь! Нет, я неспособна на это.

С этими словами она вынула из-за лифа спрятанный там флакон. Несмотря на обыск, которому она подверглась в канцелярии прежде, чем ей позволили войти в карету, флакон этот не был у неё найден.

— Видишь, я приняла свои меры. Тут хватит для того, чтобы убить нас обоих. Так как ты непременно хочешь умереть, то умрём оба.

И она протянула ему склянку. С тихой улыбкой он оттолкнул её руку.

— Нет, не так я должен умереть — на руках у женщины, во мраке тюремной камеры. Моя смерть должна быть одновременно и примером, и расплатой. Я должен идти на казнь с поднятой» головой, не как преступник, а как побеждённый. Все должны видеть, что я умер гордо на том самом месте, где за Бога и короля умерло столько наших. Если меня найдут в этой камере отравившимся, то будут говорить, что я испугался гильотины. Я хочу взойти на эшафот, чтобы моя голова пала под её ударом. После Людовика XVI и Марии-Антуанетты это будет для меня большая честь.

Эмилия спрятала склянку за корсажем.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда это пригодится мне одной.

— Дорогая моя, — с невозмутимой ясностью сказал Сан-Режан, — будем думать только о том, чтобы насладиться счастьем этого последнего часа. Пусть на наших устах будут только слова любви.

И он протянул к Эмилии свои закованные в кандалы руки. Она бросилась к нему, ища в поцелуях опьянения, которое заставляет забывать всё.

Ставни магазина «Bonnet Bleu» были только что сняты, и рано проснувшийся Лербур наслаждался свежим воздухом, сидя на ступеньках у двери. Было около восьми часов, и на улице С.-Оноре начиналось уже движение.

Прошёл газетчик, крича охрипшим голосом:

— Купите газеты, подробности казни Сан-Режана.

Торговец побледнел. Он подозвал газетчика и купил газету. На первой странице жирным шрифтом было напечатано: «Сегодня утром, в пять часов была совершена казнь Сан-Режана и Карбона. Оба преступника умерли цинично, не выразив ни раскаяния, ни сожаления о погибших невинных жертвах их покушения. Карбон, впрочем, ослабел в последнюю минуту и его пришлось вести на эшафот. Что же касается Сан-Режана, то он встретил смерть с необыкновенным хладнокровием».

Видя, около десяти часов, что жена не показывается, Лербур решил войти к ней в комнату и взглянуть, не заболела ли она. Им овладело какое-то смутное беспокойство. У дверей спальни он стал прислушиваться, но, не слыша никакого шума, подумал, что Эмилия заснула, и пошёл в свой кабинет проверить счета.

Прошло около часу. Приближался уже обеденный час, и Лербур решился войти в спальню. Ставни в ней были закрыты, занавески спущены, так что в комнате было почти совсем темно.

Лербур подошёл к кровати и позвал Эмилию. Ответа не было. Охваченный внезапным страхом, он бросился к шнурам занавески, раскрыл окно, открыл ставни. В комнату хлынул поток света. Лербур опять подошёл к кровати.

Страшный крик вырвался из его горла. Бледная, с остановившимися глазами и открытым ртом, лежала на постели Эмилия. Обезумевший Лербур бросился к ней, схватил её за руку, которая была уже холодна, как лёд, и попытался приподнять её, согреть, оживить. Всё было напрасно. Неподвижная голова упала на подушку, прекрасные волосы разметались. Встав на колени возле постели, Лербур зарыдал.

Вдруг его взгляд упал на раскрывшуюся склянку, которую молодая женщина, очевидно, выпила ночью. Он схватил её, стал рассматривать и на пробке прочёл надпись: дигиталис. Лербур так задрожал, что уронил склянку.

Яд! Эмилия умерла добровольно! Она отравилась!

Слёзы перестали течь из покрасневших глаз Лербура. Он опустил голову на руки и стал думать. Его поразило одно совпадение — одновременная смерть Сан-Режана и его жены. И вот его охватил какой-то тайный страх. Страх этот всё рос, всё более и более овладевал им, так что он не мог больше противиться ему. Он встал и подошёл к умершей, как будто для того, чтобы выведать у неё тайну. Но её глаза уже не видели, губы молчали — одно молчание и мрак.