Смерть Ланде

— Почему? Вы же читали сами!

Старый попик тоже встал.

— А потому, послушайте серьезно, — ответил он, — что Семенова этого я давно и хорошо знаю. Безбожный и зловредный человек, послушайте серьезно, неверующий, отступник. И послушайте серьезно, и вам не советую.

Ланде широко раскрыл глаза.

— Значит, отступиться от него? Оставить его умирать в отчаянии?..

— По деяниям достойная смерть! — сказал старый попик, заложив руки за спину, и опять из-за розовой маски выглянуло что-то жесткое и злое.

— Побойтесь Бога! — вскликнул Ланде. — Что вы говорите, батюшка!

— Не вам меня учить, послушайте серьезно! — возразил попик.

— Да ведь вы служитель Церкви… Христовой Церкви!

— Господин Семенов сам давно отступился от Церкви, и не Церкви за ним бегать, послушайте серьезно! — сказал старый попик.

Ланде с молчаливым отчаянием смотрел на него. Старый попик стоял, спокойно заложив руки за спину. В его маленьких глазах что-то играло и как будто веселилось.

— Так, ведь… не могу же я ехать без денег… — машинально пробормотал Ланде.

— А вы зайчиком… — вдруг сказал старый попик. — А то и пешечком пойдите!

Ланде с удивлением посмотрел на него, но лицо попика было как будто серьезно.

— Да ведь это очень далеко! — проговорил он.

Старый попик вздохнул.

— Далеко. Что ж, послушайте серьезно, по вашему понятию дело это великое… Вот вы и потрудитесь…

И стало вдруг Ланде холодно возле этого розового, седенького, беленького старика-попика. Он машинально повернулся и пошел к калитке.

— Но тут надо скорее… Он может умереть, пока я дойду… — остановился он.

Старый попик ответил ехидно, с нескрываемой уже насмешкой:

— Если Господу будет угодно, то застанете вы его в живых…

Ланде помолчал. Как белое облако в золотом фоне стоял попик посреди чистою мирного дворика.

— Ну, что ж, — сказал Ланде, — придется идти. Я пойду, если не достану денег, — не в том дело… Как вам будет стыдно потом! — скорбно и торжественно прибавил он.

И поднял попик сухенькую ручку.

— Идите, послушайте серьезно, идите отсюда!

— Батюшка, я не хотел вас обидеть! — вскрикнул Ланде.

— Идите, идите!

И было что-то такое холодное и непреклонное в его тихом ясном голосе, что Ланде ничего больше не сказал, опустил голову и вышел.

Слышно было, как старый попик подошел к калитке и наложил крюк.

XXII

Вечером Ланде сказал об этом матери. Она посмотрела на него с ненавистью дикой на старом добром лице и шипящим голосом сказала:

— Опять фокусы!.. Господи, да когда же это кончится, наконец!

Она встала и ушла от него с холодной и тупой злобой в душе, хлопнув дверью.

Ланде печально посмотрел ей вслед, взял фуражку и пошел к Шишмареву.

Маленький студент сидел один в маленькой комнате и пил чай за маленьким самоваром. Большая раскрытая книга лежала перед ним.

Увидев Ланде, он как-то нескладно встал и протянул руку.

— А, это ты… Здравствуй! Садись! Хочешь чаю? — резко, как будто не проговорил, а прокричал он.

— Нет, — сказал Ланде, — я пил чай… Получил письмо от Семенова.

— А!.. Что же он пишет?

— Ты сам прочти, — я этого не могу пересказать… — ответил Ланде.

Маленький студент долго и внимательно читал письмо.

— Да, бедняга! — вздохнул он, кончив, и, заложив обе руки в коротких рукавах тужурки между колен, потер их, точно ему стало холодно.

— Я хочу ехать к нему! — сказал Ланде.

— Зачем? — серьезно и внимательно спросил Шишмарев.

Его резкий голос произвел почему-то на Ланде такое впечатление, как будто он запустил ему куда-то в душу тонкий и твердый ножик.

— Что ж ты там можешь сделать? — повторил вопрос Шишмарев, пока Ланде собрался отвечать.

— Я не знаю, что я могу сделать… — ответил Ланде. — Я только чувствую, что надо ехать.

Шишмарев уже давно стал чуждаться Ланде: кротость его казалась маленькому студенту бессилием, неспособностью к борьбе. Иногда он чувствовал за этой кротостью что-то, что смутно его поражало: но он сторонился от этого и смотрел намеренно равнодушными глазами, как смотрел маленький студент на все, чего не понимал просто и ясно его резкий и жесткий ум.

Серьезным взглядом он посмотрел в лицо Ланде, еще глубже засунул между коленями широкие кисти рук и возразил.

— Не знаю… Ты так подчеркиваешь это «чувствую», точно здесь что-то мистическое… Что касается меня, то мне кажется, что своим приездом ты ровно ничему не поможешь. И сам измучишься, и его измучишь… Оставь лучше… зачем?

— Вот ты говоришь — зачем?.. — задумчиво ответил Ланде. — В этом вопросе уже заложена мысль, которая губит человека… Не надо спрашивать. Надо делать то, что чувствуешь. Это выше нас; прикладывая свою мерку, мы только убиваем душу…

Шишмарев резко пожал плечами, не вынимая рук.

— Какую там душу?.. — досадливо возразил он. — Оставь, пожалуйста… Должен же быть какой-нибудь критерий поступков… Раз ты хочешь ехать, то должен же ты себе уяснить, какая польза будет от этого.

Ланде печально вздохнул.

— Я не знаю… может, и никакой пользы не будет… — грустно проговорил он.

Шишмарев удивленно поднял брови.

— Так для чего же?

От его резкого голоса лампа как будто вздрагивала.

— Для чего? Для той правды, которую я чувствую и которая зовет меня! глубоким грудным звуком сказал Ланде.

— Опять эта правда!.. Может, скажешь, высшая правда! — с иронией спросил Шишмарев.

— Конечно, высшая, потому что выше уж ничего нет! — серьезно ответил Ланде.

Шишмарев не пожал, а рванул плечами.

— Высшая правда — одна, та, которую дает разум, мысль! — крикнул он. У нас нет ничего, кроме добытого мыслью понимания!

Ланде всплеснул руками.

— Что ты говоришь! Какое убожество, какая бедность жизни была бы, если это так!

Шишмарев вскочил и размахнул руками, отчего чуть не до ушей поднялись его узкие плечи.