Смерть луны

Трехцветная мятая кошка прыгнула откуда-то с полки и замяукала у двери.

— Что, — спросил Емельян Иванович, — грустишь, товарищ? И тебя проняло? Ну, иди, ну, ступай, — продолжал он, открывая дверь. — Ишь, только хвост мелькнул. А интересно знать, когда она вернется.

— В две тысячи пятьсот пятидесятом году, — произнес за фанерой перегородки певучий голосок, — только их уже будет целых четыре. Впрочем, вы можете войти: я докажу вам это.

Емельян Иванович, крепко потирая лоб, потихоньку отворил одностворчатую дверь и вошел…

Пожалуй, нигде на юге в эпоху Гражданской войны так часто не менялись власти, как в городе, носящем имя веселой императрицы Елисаветы.

Зубной врач Б. Фличер, только что обставивший кабинет в Елисаветграде, в одно утро увидел, как его новое зубоврачебное кресло вылетело из окна второго этажа, окончательно смяв клумбу с анютиными глазками. Вслед за креслом полетела прекрасная коллекция искусственных зубов, затем громадный фамильный комод, которому было тридцать лет, и, наконец, сын зубного врача Б. Фличера — маленький Самсончик, которому было три года.

Тяжелый комод разбился вконец, а Самсончик, будучи чрезвычайно легким, только наполовину. Он остался жив и здоров, если не считать такого пустяка, как туберкулез позвоночника.

В результате всего этого зубной врач Б. Фличер, похоронив жену и надежды на собственный кабинет, переехал в Москву Сначала все здесь было враждебно и чуждо ему, начиная от людей и кончая способами леченья резцов. Но описанное начало весны застает Б. Фличера сравнительно устроенным, хотя и без кабинета. Он принимает в амбулатории, а Самсончик, тонкий и большеглазый, по причине позвоночника не встающий с постели, ждет его прихода, запойно читает и для своих лет знает чрезвычайно много.

Диапазон его интересов до крайности велик. Не переступая порога своей комнаты, он следит за всеми злобами дня: за бытом беспризорных, за успехами нашей авиации, за поведеньем реки Неглинки. Но больше всего, происходящего на земле, его занимают дела небесные. Вместе с Сатурном он гордится его девятью лунами, беспокоится за планету Уран, чей год равняется восьмидесяти четырем земным годам плюс двадцать восемь дней. Самсончик справедливо полагает, что такой большой срок обращенья вокруг Солнца не может быть приятен никому на свете. Климат нашей луны тоже дает обильную пищу для размышлений. Как известно, луна в продолжение четырнадцати земных дней непрерывно нагревается солнечными лучами. Затем наступает столь же длинная ночь, в течение которой наш спутник сильно охлаждается. Ясно, что такие резкие колебанья температуры, безусловно, вредны всякому, хотя бы и небесному телу. Но больше, чем звезды, планеты, солнца и туманности, больше, чем весь этот грозный, незыблемый мир, Самсончика пленяют кометы, которые приходят и уходят, у которых стремительный хвост перечеркивает небо и которые движутся по параболам. Причем само слово «парабола» Самсончик воспринимает весьма странно: слыша его, ему кажется, что он летит вниз головой в бездну.

Емельян Иванович потихоньку отворил фанерную дверь и вошел в комнату.

На старом ситцевом диване, сверстнике покойного елисаветградского комода, лежал горбатый Самсончик, с тенистыми синими глазами. Его шея была так тонка в воротнике рубашки, что Емельян Иванович, невольно смутившись, закашлял, как бы давая понять, что он только на вид такой здоровый, а по-настоящему в нем притаилась хворь. Но Самсончика не так легко было провести. Он по частям оглядел гостя и задумчиво произнес:

— Вы замечательно сильный, я думаю. Как поживаете?

Емельян Иванович снова кашлянул.

— Горло, — ответил он, — что-то вот. Был я вчера в пивной, ну, вышел оттуда и спел на улице пустяк, частушку одну, а между прочим произошло охлажденье мотора. Кроме того, еще разговор один был. В милицию даже меня водили.

— А какой разговор? На какую тему? — полюбопытствовал Самсончик и даже привстал от интереса. — Но почему же вы стоите? Сядьте, пожалуйста. Я очень рад. Я вас давно знаю по слухам. Я всех знаю в этой квартире. Но я, конечно, неизвестен. Все время лежу, кому это интересно? Сядьте вот тут.

Емельян Иванович сомнительно оглядел венский стул, потрогал его и ответил:

— Не беспокойтесь, я лучше на коврике.

— Так как же было в пивной, вы сказали? — напомнил Самсончик.

— Выхожу это я из пивной, — медленно начал Емельян Иванович, сев на коврик, — и такая у меня легкость вдруг появилась, что я вам объяснить не могу. Захотелось мне идти беззаботно вперед, прямо в никуда, и вдруг на дороге стоит гражданин и мне препятствует.

— Нарочно стоит, — перебил Самсончик, — или, может быть, он просто думал?

— Уж не знаю, думал он или нет, но он стоял на дороге. Я подошел и только что взял его рукой за плечо, легонько этак, как он возьми да упади, — понимаете?

— Я, положим, не понимаю этого, — задумчиво выговорил Самсончик.

Емельян Иванович пристально взглянул на него и перевел разговор на другое.

— Вот когда я на кухне стоял, — начал он, — вы сказали про год какой-то, две тысячи пятьсот с чем-то. Это вы про что, собственно?

Самсончик ответил очень вежливо:

— Иногда я бываю очень рассеянный. Вы сказали что-то про хвост. И я подумал, что вы говорите о комете тысяча восемьсот восемьдесят второго года, которая должна прийти в две тысячи пятьсот пятидесятом году, распавшись на четыре части. С кометами это часто бывает.

— Вот как, — молвил Емельян Иванович. — Почему же это бывает? Чудно как-то. Непонятно.

На что Самсончик ответил:

— Если вам без шуток интересно, то я вам дам свою тетрадь о кометах. Только, пожалуйста, пусть это будет между нами…

Емельян Иванович подержал на ладони протянутую руку, осторожно, как птенца, положил ее обратно на диван и вышел из комнаты с тетрадью под мышкой.

2. Тетрадь о кометах Самсона Фличера

«Небо состоит из звезд, планет и молний. Астрономов было очень много. Особенно прославился один из них, проницательный Гук, который сделал открытие о характере зодиакального света. Интересно знать, какой характер может быть у света?

Я часто думаю о разных людях и представляю себе их по-звездному. Это моя игра. Папа, например, похож на утреннюю звезду, потому что во всей квартире он раньше всех встает и позже всех ложится. Анна Маврикиевна из крайней комнаты похожа на солнце в пятнах.

В сырой комнате, где дымит печка, живет Дина Агреабль, будущая звезда экрана. Она часто плачет. Есть еще разные тела в этой квартире, но я их не знаю. Но среди них нет ни одной кометы.

В Средние века кометы наводили на людей ужас, и, конечно, напрасно. В их честь выбивали медали. На одной медали был выгравирован приморский город в лучах кометы и надпись: „Гуляйте благоразумно, как при солнце“. Но им в то время было не до прогулок.

Как-то недавно у меня очень болела спина, потому что было сыро. Ночью я видел сон, будто в нашей квартире идет серебряный и сухой дождь. Он прошел мимо меня, и мы разговорились.

— Почему, — спросил я, — ты приходишь ночью, когда все спят и никто не может определить, что ты именно такое?

— Я прихожу всегда в это время, такой у меня характер, — ответил он. — И если ты никогда не видел кометы, то смотри на меня покрепче: я ее родственник. Я ее млечный брат.

Тут я проснулся. Хотел бы я повидать комету, но за мою жизнь ее не будет. Конечно, мне жаль…»

Емельян Иванович прочел все это, осторожно сидя на неокрепшей табуретке. Из записей Самсона Фличера, кроме всего прочего, он извлек некоторые интересные подробности из биографии Юпитера. Он узнал, что исполинский шар именуется, и не без основания, «ловцом комет», ибо обладает свойством совращать кометы с их истинных путей силой своего притяжения. Кометные параболы, эти великолепные незамкнутые кривые уходящие в бесконечность, он превращает в эллипсы! И комета снова и снова проходит мимо солнца, не смея свернуть с предуказанного ей Юпитером пути.

3. Редкое явление: звезда превращается в комету

Дина Агреабль, о которой Самсончик Фличер написал, что она будущая звезда и что она часто плачет, в данный момент действительно плакала. Донимала ее печка.

На дворе было тепло, а в такие дни, как известно, печи греть не желают и выплевывают дым в жилые помещенья. Но самое обидное было то, что дымила печка не самой Дины Агреабль, а печка нижняя, бог знает чья, но, во всяком случае, неимоверно наглая.

На другой день после знакомства Самсона Фличера с Емельяном Ивановичем Дина Агреабль, не подозревая о том, что рядом находятся сердца, готовые любить ее, смотрела в жерло печи. Нетопленая печь дышала синеватым дымом, вдвое горьким оттого, что он был чужой.