Смерть мастера Лоренцо Барди и другие рассказы

В эту ночь я не лягу спать, на этот раз ей не удастся тайком вернуться на свое место. Наконец-то, я раскрою ее тайну; я узнаю, почему она каждый раз прячется в беарнском парке. Терпение! Я сижу у окна, нацелив телескоп на ночное небо; я готов к поединку и жду, когда расступятся облака.

Смутный страх гложет мне сердце. Все Карраганы, кто до меня пытался бороться с луной, – все как один пали в этой борьбе. Быть может, она уже выбрала для меня ту смерть, которой заставит меня умереть? Она дьявольски изобретательна, эта луна.

Вот она! Поединок начинается! Кровожадный лик луны глядит на меня с небес.

Мои мышцы напряжены, от ярости и боевого задора кровь бешено стучит мне в виски. Оливье де Карраган, мой предок! Сегодня я понимаю тебя. Видно, те же чувства испытывал и ты, когда в лагере под Меце обстреливав луну из картаун.

Она убегает! Она несется по небу! И на этот раз не зигзагами! Нет – прямо в сторону дворцового парка. Вот она зависла над стеной, вот она скользит над вязами – вот она исчезла.

Терпение! Скоро она появится снова. Я жду. Я осматриваю в телескоп стену парка. Я приглядываюсь к верхушкам вязов. Я охочусь на луну!

Ага – проблеск. Луна там, между стволами. Наводим телескоп…

Увы! Это не луна. Это всего лишь освещенное окно замка. Около него стоит человек. Как отчетливо все видно! Это полковник, я его узнал. Он не один. К нему прижимается женщина. Ее головка лежит у него на плече. Какое четкое изображение! – я вижу, как он проводит ей рукой по волосам. Его голова заслоняет ей лицо.

Должно быть, она очень красива. Я не видел ее лица. Теперь я вижу, как он стягивает ей сорочку с плеча, и та медленно соскальзывает вниз. Лунный свет заливает ее белоснежное тело.

Что это? Луна! Она снова обманула меня. Она стоит посреди неба, подмигивая мне; она смеется, дерзко и злорадно, и кивает на окно замка! Женщина у окна! Я узнал ее! Луна смеется! Георг, лошадей!

Камердинер Георг, спавший в передней, был разбужен герцогом среди ночи. Ему было велено вывести лошадей, после чего оба помчались галопом в сторону беарнского замка. Георг остался ждать перед воротами. Герцог взбежал по лестнице, сжимая в руке хлыст.

Камердинер ждал, боясь шелохнуться, пока до него не донесся громкий вопль, за которым последовали неразборчивые возгласы. Только после того, как раздались два выстрела, прозвучавшие сразу один за другим, он бросился вверх по лестнице.

Распахнув дверь, он увидел герцогиню Леонию, лежавшую без чувств в объятиях полковника, в руке которого еще дымился пистолет. На полу лежал герцог Карраган, бледный, окровавленный, с простреленным виском. Прохладный ночной ветерок гулял по комнате, и через открытое окно струился серебряный свет луны.

Разговор с солдатом

В городе Барселона – в том месте, где от набережной с ее широким, залитым солнцем променадом отходит пальмовая аллея, ведущая к памятнику Колумбу, – я спросил у одного испанского солдата, кормившего чаек хлебными крошками, как пройти к собору.

Я знаю всего несколько слов на языке, которым пользуются в Барселоне. Это не испанский, а каталанский язык, и, как меня уверяли знатоки, его далеко не всегда понимают даже чистокровные испанцы. Но молодой солдат не ответил мне ни по-испански, ни по-каталански – чтобы объяснить мне дорогу, он воспользовался несколькими скупыми, но на удивление выразительными жестами рук: прямо – потом направо – еще раз свернуть направо – потом налево. Я прекрасно его понял. Расстояние было неблизким, стоял палящий зной, и солдат посоветовал мне поехать на трамвае. Нет, он и на этот раз не произнес ни слова по-каталански – он снова прибегнул к жестам, изобразив с их помощью звонок колокольчика и скольжение трамвая по рельсам. Я сразу его понял. Но поскольку трамвая пока не было, мой словоохотливый советчик предложил мне присесть рядом с ним на скамейку и подождать.

Молодой испанский солдат был немым. Говорить он умел лишь руками, делая это весело и непринужденно, и не было ничего, о чем бы его руки не могли поведать мне внятными, легкими для понимания знаками. Он воевал в Марокко, пояснил он мне, и его руки живописали весь хаос большого сражения: атаки, ливни огня, последний штурм и отступление. Относительно нужности этой военной кампании у него было свое, особое мнение, и он откровенно выразил его пожатием плечами и гневным потряхиванием головой.

Мимо проезжал экипаж, и молодой инвалид немедленно обратил мое внимание (для этого он сжал руки в кулаки и затряс ими, как если бы он держал в них поводья и правил упряжкой) на то, какими красивыми, сильными и горячими были кони – чистокровные андалузцы. Затем он стрельнул глазами влево и подмигнул мне. Я повернул голову. Два рослых испанских офицера шли по бульвару медленным шагом, и мой испанский друг сообщил мне, что сейчас ему придется отдать им честь и что он считает эту церемонию совершенно излишней. По профессии он проектировщик зданий, сообщил он мне, набросав на воображаемой чертежной доске несколько эскизов, а затем показав руками в воздухе различные архитектурные элементы: порталы, ряды окон, лестницы и коньки крыш. Хорошая профессия, пояснил он, приносит неплохой заработок.

Девица с книгой в руке присела возле нас. Немой солдат обратил мое внимание на то, какая она молодая и хорошенькая, и посоветовал мне приударить за ней. Мне непременно повезет, в этом можно не сомневаться, уверил он меня. Сам он взял на себя роль посредника и, повернувшись к девице, принялся убеждать ее в том, что я без ума от нее. Я богач, иностранец, прибыл сюда издалека, хочу взять ее с собой на родину, мы поедем на поезде. Девушка зарделась, улыбнулась и принялась листать свою книгу. Он показал на свои плечи – на те места, где испанские офицеры носят знаки различия, – затем молодцевато покрутил свои несуществующие усы и тем самым дал мне понять, что у юной дамы уже есть ухажер, молодой, блестящий офицер, и что она, к сожалению, более не свободна. Чтобы утешить меня, он подул в горсть и пренебрежительно махнул рукой. Это означало: не расстраивайся, она не стоит твоих усилий, в городе полным-полно куда более симпатичных девушек.

Мы полностью понимали друг друга, мы обсуждали самые разнообразные темы. За все время путешествия по этой чужеязычной стране я еще никого не понимал так хорошо, как этого молодого инвалида.

Трамвай все не шел, но мне было некуда торопиться. Он достал из сумки бананы и предложил мне угощаться. Я могу брать не стесняясь, добавил он, у него их достаточно. Мы обменялись сигаретами и закурили. И тут появилась эта телега.

Она была нагружена бочками и с грохотом катилась по мостовой. Когда она поравнялась с нашей скамейкой, одна из двух лошадей рухнула на землю. Она попыталась подняться, снова упала и не могла сдвинуться с места.

Изрыгая проклятия, возница соскочил с телеги и принялся в ярости колотить несчастное животное кнутовищем.

Солдат вскочил на ноги. Он побагровел и затрясся от гнева. Сигарета выпала у него изо рта. Он пытался что-то кричать, но из его уст выходило только глухое клокотание.

Он повернулся ко мне. Он пытался говорить, объяснять, жаловаться, но его красноречивые руки впервые отказались ему служить, и он стоял передо мной, беспомощный, безгласный и безутешный.

Страшная и незабываемая минута! Впервые в жизни я стал свидетелем того, как в порыве гнева, жалости и возмущения немой потерял дар речи.

Гостиница «У картечи»

Фельдфебель Хвастек, чью историю я собираюсь рассказать, застрелился из табельной винтовки следующим способом: привязав к спусковому крючку шнурок и обмотав другой его конец вокруг железных прутьев койки, он приставил дуло к груди и потянул винтовку на себя. Прогрохотал выстрел, и пуля пробила ему грудную клетку. Несмотря на чудовищную рану, фельдфебель не потерял сознание. У него даже хватило сил, чтобы добежать до столовой, где он упал в объятия двух ефрейторов, которые сидели и пили пиво. Они бережно положили его на пол и расстегнули ему гимнастерку. Он уже был не в состоянии говорить и только хрипел и корчился от боли. Ошеломленные ефрейторы не знали, чем ему помочь. По причине воскресного дня в казарме не было врачей. И пока один из растерянных приятелей вопил истошным голосом: «Дежурный! Дежурный!», другой, повинуясь некоему необъяснимому порыву, взял кружку пива и попытался напоить умирающего. «Выпей, Хвастек! – уговаривал он фельдфебеля. – Выпей, и тебе полегчает!»