Смерть на ипподроме

Майк подсунул мне под плечи седло и уложил на него голову. Через секунду он плюхнул мне на переносицу холодное мокрое полотенце, и постепенно кровотечение прекратилось.

– Вы пока полежите тут немного, – сказал Майк. – А я позову кого-нибудь из санитаров.

– Не надо, уже все хорошо. И, пожалуйста, не ходите.

– Какого дьявола вы это сделали? – спросил он Грэнта, Я бы тоже хотел это узнать, но Грэнт не ответил. Он злобно посмотрел на меня, потом резко повернулся и вышел из раздевалки, растолкав жокеев, возвращавшихся после скачки, Злополучную бумажку Майк поднял и вложил мне в руку.

Тик-Ток свалил седло на скамейку, откинул назад шлем и упер руки в боки:

– Что здесь произошло? Кровавая баня? Вокруг стали собираться, и я, решив, что лежу достаточно долго, снял с лица полотенце и поднялся осторожно.

– Грэнт дал ему раз, – объяснил один из жокеев.

– За что?

– Спроси о чем-нибудь полегче.

– Надо сообщить распорядителям.

– Не стоит.

Я вымылся, переоделся, и мы с Тик-Током пошли на станцию.

– Ты ведь, верно, знаешь, чего он налетел на тебя? – заметил он.

Я показал ему список Эксминстера. Он прочел и вернул.

– Понятно. Ненависть, зависть и ревность. Ты занял место, которое ему заполучить не удалось. Шансы-то у него были, но он их проворонил.

– А почему Эксминстер от него отказался?

– Честно говоря, не знаю. Поинтересуйся лучше у Грэнта, чтобы не повторять его ошибок, – ухмыльнулся Тик-Ток. – Ну и носик у тебя!

– Для тех, кто глазеет в телевизор, сойдет. И я рассказал ему о приглашении Мориса Кемп-Лора. Он сорвал с себя тирольскую шляпу и отвесил мне шутливый поклон:

– Дорогой сэр, я потрясен.

Мы отправились по домам. Тик-Ток в свою берлогу в Беркшире, я в Кенсингтон. Дома никого не было. Суббота-день концертов. Я вынул из холодильника лед, положил его в пластиковый мешок, обернутый полотенцем, и, уместив все это на лбу, улегся на кровать. Нос был похож на малиновое желе. Грэнт ударил меня с силой, за которой ощущалось жестокое психическое расстройство.

Я лежал и думал о них – о Гранте и Арте. Один был доведен до того, что совершил страшнейшее насилие над собой.

А другой, озлившись на весь мир, готов вымещать свою ярость на других.

"Бедняги, – самодовольно подумал я, – им не хватило внутренней твердости, чтобы справиться с тем, что выпало на их долю".

Позднее мне еще придется припомнить, как я их пожалел.

В следующую среду Питер Клуни появился на скачках, весь искрящийся от счастья. Родился мальчик, жена чувствует себя нормально – будущее рисовалось ему в розовом свете. Он похлопывал нас по плечу, объясняя, что мы и сами не понимаем, чего лишаем себя.

Его лошадь начала скачку как фаворит, а потом отстала. Но даже это не омрачило его настроения.

На следующий день он должен был участвовать в первой скачке и опоздал.

Мы уже знали, что он упустил шанс. Потому что за пять минут до объявления по радио его тренер присылал служителя в раздевалку, но Питера еще не было. Приехал он за сорок минут до начала скачки. Бегом перемахнул лужайку, и даже издали видно было, как он взволнован. Его тренер перехватил Питера, и до меня донеслись обрывки сердитого выговора:

– По-вашему, это ровно час до первой скачки? Очень глупо с вашей стороны... Мне пришлось пригласить другого жокея... Не так нужно вести себя, если вы хотите продолжать работать у меня... – И он надменно зашагал прочь.

Питер пронесся мимо, бледный и дрожащий. В раздевалке я спросил:

– Что случилось на этот раз? Жена здорова? А ребенок? – Я подумал, что он закрутился, ухаживая за ними.

– У них все хорошо, – с несчастным видом ответил Питер. – Приехала теща, чтобы помогать нам. И я выбрался.., ну, может, минут на пять позже.., но,. – И он посмотрел на меня своими большими, влажными от слез глазами, – Вы не поверите, но опять там загородили дорогу. И мне пришлось сделать огромный крюк, даже больше, чем в прошлый раз... Голос его задрожал и оборвался, когда он заметил, что я смотрю на него недоверчиво.

– Еще один танковый перевозчик? – скептически спросил я и вопросительно посмотрел на него.

– Нет. Какая-то машина. Из этих "ягуаров". Колесо было в канаве, нос в живой изгороди, и она накрепко засела – как раз поперек дороги.

– И вы с водителем не смогли ее вытащить?

– Не было там водителя, Никого не было. Он оставил машину с включенным мотором и запер ее. Паршивый ублюдок! – Питер редко прибегал к столь сильным выражениям. – Еще один человек ехал следом за мной, и мы вместе пытались вытащить "ягуар". Но это оказалось совершенно невозможным. Нам пришлось несколько миль ехать задним ходом. И тот, другой, был первым и не хотел прибавить скорость, боялся поцарапать свою новую машину.

– Да, жуткое невезение, – пробормотал я.

– Невезение! – Запальчиво повторил он, едва удерживая слезы. – Это больше, чем невезение, – это ужасно! Я не могу позволить себе... Мне нужны деньги, – он замолчал, судорожно глотнул несколько раз и всхлипнул, – Нам надо уплатить большую сумму по закладной, И потом я не представлял себе, как много денег потребуется на ребенка. Жене пришлось бросить работу, а мы на это не рассчитывали, Мне ясно вспомнился новый маленький дом с его дешевым голубым линолеумом, самодельными терракотовыми ковриками и голыми стенами. А теперь еще ребенок... Понятно, что потеря десяти гиней – платы за скачку – была для них большим несчастьем.

Весь тот день он провел, слоняясь по весовой, чтобы попасться на глаза, если какой-нибудь тренер станет спешно искать жокея. Выражение лица у него было такое загнанное, что, будь я тренером, уже одно это отпугнуло бы. Перед пятой скачкой, так никем и не приглашенный, он уехал, отчаявшись, произведя самое невыгодное впечатление на всех тренеров, присутствовавших на ипподроме.

Выходя перед своей единственной в тот день скачкой на смотровой круг, я видел, как он поплелся к стоянке машин. И меня охватил внезапный приступ раздражения против него, Ну почему он не может хоть чуточку сделать вид, что невезение его не трогает, что ему все нипочем? А главное, почему он не оставляет себе времени на непредвиденные случайности в дороге вроде танкового перевозчика или запертого "ягуара"? И какое зловещее совпадение, что это должно было случиться дважды в неделю На смотровом круге Джеймс Эксминстер представил меня владельцу лошади. Пожилой жеребец, сонно тащившийся по смотровому кругу, был третьей лошадью из конюшен Эксминстера, на которой я должен был скакать. И я уже успел оценить, с каким блеском и совершенством поставлено у него дело. Лошади были отлично обучены и ухожены. Успех и процветание заметны были во всем – в каждой попоне, с ярко вышитыми инициалами, в каждой уздечке самого высшего качества, в каждой перевязке, в каждой щетке или ведре.

В двух предыдущих скачках на этой неделе мне доставались лошади похуже. А Пип Пэнкхерст, как обычно, скакал на лучших. Но в эту среду Пип в скачках с препятствиями участвовать не мог – был слишком тяжел, – Там, где нужен вес меньше десяти стонов шести фунтов, скачки твои, – весело сказал он мне, узнав, что я скачу на лошадях из той же конюшни, – Хотя клячи, для которых нужен такой вес, вряд ли стоят того, чтобы на них скакать!

В течение целой недели я почти ничего не пил и не ел и умудрился сохранить вес меньше десяти стонов. Стоило потерпеть, чтобы Пип оставался в том же добром настроении, Джеймс Эксминстер сказал: