Смерть на Параде Победы

Была у Алтунина такая мысль. Но в Управлении НКГБ по Москве и Московской области. [20] ему дали от ворот поворот, сказали, что рады бы, но по здоровью он не проходит никак. А в МУР обратно взяли, посомневались немного, но все же взяли. «Здоровье у меня ничего себе, — думал Алтунин. — Ну — дыхалка слабовата, ну голова иногда побаливает, так и возраст уже соответствующий — четвертый десяток пошел». Насчет четвертого десятка это он так, утрировал, что называется, потому что на самом деле считал себя молодым.

20

Отдельного управления по г. Москве в те годы не существовало.

— Собирался, — подтвердил Алтунин и не удержался от колкости. — Но с моим здоровьем можно только урок ловить… Хотя и в МУРе диверсантами интересоваться приходится. Тоже…

— В курсе, — коротко сказал гость, и Алтунин почему-то подумал, что сегодняшний маскарад Ряботенко и его посещение завода тоже, наверное, имеют отношение к поиску тех самых диверсантов. — А не хотел бы ты еще и шпиона поймать? Матерую такую сволочь, завербованную еще до войны, лет восемь назад. Не засланную, а завербованную — учти!

Засланных вычислять проще, чем завербованных. Особенно, если есть время. Заподозрил — скрупулезно вгрызись в биографию и найдешь белые пятна или какие-то провалы. Примерно то же самое собирался Алтунин сделать с Джилавяном, но майора он подозревал не в шпионаже, а в связях с бандитами. И больше всего интересовала его не сама биография, а кое-какие документы — приказы или, скажем, объяснительные, могущие пролить свет на переход Джилавяна из госбезопасности в уголовный розыск. Такой перевод — несчастье, с какой стороны не взгляни. И работа в МУРе более хлопотная, это раз. И очередные звания присваиваются не так скоро, это два. И зарплата ниже, это три. И материальное обеспечение хуже… Есть только два момента, когда несчастье становится благом, — если в старой конторе что-то стряслось и приходится срочно переводиться в другое место, куда подальше, чтобы не пострадать, и, если сотрудник тесно стакнулся с уголовниками. Зашантажировали, скажем, или подкупили, или еще как-то склонили к сотрудничеству. Предателю, состоящему на службе не только в органах, но и у преступников, лучше МУРа места себе не найти. Здесь, в МУРе, сосредоточена вся интересующая уголовный элемент информация. Свой человек в МУРе — это ж мечта! Вечный праздник! Возможность быть в курсе оперативно-розыскных действий, возможность долго (ничего вечного под луной, как известно, не существует) уходить от наказания.

— Я просто мечтаю! — улыбнулся Алтунин.

— Не ерничай! — осадил его Ряботенко. — По нашим данным, у вас на Петровке, возможно, что и в самом МУРе, работает старый немецкий агент. Данные получены из разных источников, достоверность их высока, но мы не знаем ни имени, ни должности агента. Я так предполагаю, что сейчас он чувствует себя в безопасности. Война закончена, хозяева исчезли, пронесло, можно сказать. Но! — Ряботенко поднял вверх указательный палец. — Ни одна сволочь не должна уйти от возмездия! И, думаю, что не надо тебе объяснять, что у любой сволочи рано или поздно найдется новый хозяин! Скорее — рано. Союзники одной рукой подкармливают, — Ряботенко опустил руку и покосился на вскрытые консервные банки, — а в другой камень держат. Скажу тебе по секрету, что создание атомного оружия идет полным ходом. Не исключено, что американцы обнаглеют настолько, что осмелятся применить его где-нибудь, скорее всего — против Японии, чтобы напугать нас. Напугать, конечно, не напугают, потому что мы сами с усами, но всякая сволочь может питать надежды…

Слово «сволочь» у Ряботенко было синонимом слова «враг», в обиходе, как ругательное, он его не употреблял.

— Мы не можем подступиться к вам вплотную, потому что боимся спугнуть врага, — продолжал Ряботенко. — Да и непонятно пока, как подступаться, найти одного человека среди сотен без каких-либо признаков. Мы даже не знаем, кто он, — может быть, делопроизводитель, а, может, и сам начальник.

— Ну, это уж ты хватил! — Алтунин никак не мог представить комиссара Урусова в роли вражеского агента. — Начальник у нас, конечно, не сахар медовый, но чтобы комиссар третьего ранга…

— Власов генерал-лейтенантом был, — напомнил Ряботенко. — Сталин ему руку жал, Жуков о нем хорошо отзывался… Но это не помешало ему в подходящий момент проявить свою сволочную сущность. Мы, Вить, всех сволочей поймаем, ни одна не уйдет. По весне мы, конечно, увидим, кто где срал, но до весны еще дожить надо. Что — не знаешь такую поговорку? Я ее от деда своего слышал. Но хотелось бы, Вить, пораньше, особенно сейчас, когда в Москве копошится спецгруппа абвера, готовящая покушение на самого товарища Сталина!

— На товарища Сталина? — недоверчиво переспросил Алтунин.

— На товарища Сталина, — повторил Ряботенко. — Для некоторых война, оказывается, не закончилась. Ты про готовящийся парад знаешь?

— Вся Москва знает, — удивился вопросу Алтунин. — Солдаты целыми днями маршируют, готовятся, возле чернышевских казарм на днях поляков видел в этих, квадратных, как их…

— Конфедератках! — подсказал Ряботенко.

— Да, в конфедератках. А ты спрашиваешь, знаю ли я.

— Так вот, — лицо Ряботенко посуровело и стало каким-то другим, незнакомым. — Скажу тебе под большим секретом. По имеющимся у нас данным, вражеские диверсанты готовят покушение на товарища Сталина во время парада!

— Во время парада на Красной площади? — Алтунин попытался понять, насколько это правдоподобно. — Неужели?

— Именно так, — кивнул Ряботенко. — Мало им черного дела, им еще и политический резонанс нужен! И есть подозрения, переходящие в стойкую уверенность, что человек из вашей конторы связан с этими вот диверсантами. Я еще знаешь почему к тебе пришел? Мы подозреваем всех, а вот в тебе я уверен на все сто, потому что мы через многое прошли вместе. Был бы ты, Витя, фашистским прихвостнем, хоть раз бы да проявил себя там, на фронте… Были же возможности, верно?

— Были, — согласился Алтунин. — Конечно, я помогу, Коль. Ставь задачу.

— Найти врага. Срочно найти. Это дело из тех, которые еще позавчера надо было сделать. Связь со мной. Запиши телефоны…

— Я запомню, — сказал Алтунин, и Ряботенко продиктовал ему три номера.

— Если меня нет на месте, как оно чаще всего бывает, то назови фамилию и попроси оставить тебе два билета на завтрашний спектакль. Я срочно с тобой свяжусь. Ну, как только смогу.

— Два билета на завтрашний спектакль? — переспросил Алтунин.

— Очень удобные слова, — заметил Ряботенко, улыбаясь. — У окружающих не должно возникнуть никаких подозрений.

— В моем случае как раз возникнут, — проворчал Алтунин.

— Это ты напрасно, — оглядев хозяйские хоромы, гость скептически покачал головой. — Война еще оправдывала холостое бытие, но сейчас…

— Вот выловим всех сволочей — и женюсь! — шутя, пообещал Алтунин.

— На ком? — сразу же заинтересовался Ряботенко.

— Пока еще не знаю, но завтра найду, на ком, — Алтунин взял бутылку и разлил коньяк по тонконогим рюмкам, которые по такому торжественному случаю, как приход старого друга да еще с коньяком были извлечены из буфета. — А теперь давай выпьем.

— За тех, кого нет с нами, — вставая, провозгласил Ряботенко.

Выпили не чокаясь и сразу же налили по второй — за победу. Третий тост, по обычаю, был за Верховного Главнокомандующего, четвертый за встречу, пятый за то, чтобы сбылись мечты, а все остальные тосты отложили до следующей встречи, потому что коньяк закончился, а перебивать благородный напиток соседкиным самогоном не хотелось. Впрочем, по особому заказу Алевтина изготовляла и коньяк, точнее, нечто отдаленно похожее на коньяк. Настаивала первач на сушеной рябине, затем «заправляла» жженым сахаром (сахар у нее всегда водился) и добавляла немного дефицитнейшей ванили, которую покупала у знакомых спекулянтов. «Сахаром оно, конечно, дороже, чем чаем, — с гордостью говорила она, — но он вкус дает и в осадок не откидывается». Но, несмотря на все ухищрения, получавшемуся напитку до коньяка было далеко, как Алтунину до маршала. Цветом вроде похож, а как шибанет в нос самогонной ядренью, так сразу понимаешь, что напиток с расейских, а не с Елисейских Полей.