Смерть не выбирают (сборник)

– Знаю. Вот это. Узнаете? – Костюкович вынул из кармана зеленый маленький туб.

– Где ты его взял? – удивился Левин.

– Один спортсмен принес. Тренеру и врачу команды это досталось с помощью таможни. У них там есть свой человек. Некий Ягныш.

– Ягныш?! – подхватился Левин. – Это ты мне приятную новость принес! Ну-ка посиди, – он встал и, шаркая шлепанцами, подошел к телефону, завертел диск.

– Иван? Это я, – сказал Левин. – Чем занят?

– Пылесосю ковер, – отозвался Михальченко.

– Оторвись на минутку. Картонную коробку с "Фармации" помнишь? А Ягныша с таможни не забыл? Так вот это его рук дело на "Фармации".

– Чего это вы вдруг решили?

– А я, Иван, даже в клозете думаю. Вот и придумал. А если серьезно, есть у меня хороший сосед, он и надоумил. Сделай вот что, пожалуйста: ты начальника таможни Борового знаешь?

– Кима Петровича? Конечно, знаю!

– Позвони ему, может, он еще на работе, а нет – домой. Попроси, чтоб он выяснил по своим талмудам, у кого была изъята эта коробка. Скажи, что это в его интересах. Передай от меня привет. И перезвони потом мне.

– Добро…

Левин вернулся к Костюковичу.

– Слышал? – спросил он.

– Да, но ничего не понял, – ответил Костюкович.

– Некоторое время назад на таможне была конфискована картонная коробка с упаковками этих анаболиков, – указал он на зеленый туб. Поскольку именно это лекарство не значится в разрешительном перечне и реализации через аптечную сеть не подлежало, но должно было быть актировано, т.е. уничтожено в присутствии представителей объединения "Фармации", налоговых органов и таможни. Но за день или за два, не помню, коробка была похищена с одного из складов "Фармации"… Может, поужинаешь с нами? Выпьем по сто граммов. У меня есть спирт, настоянный на облепихе, еще с прошлого года.

– С удовольствием.

– Виталик, – позвал Левин сына. – Скажи маме, пусть поставит картошечку в мундирах, сварит сосиски, ты открой банку сайры и банку баклажан по-армянски. Хлеб в доме есть? Может, Иру позовем? – спросил он у Костюковича. Она давно у нас не была.

– У нее настроение плохое, не пойдет…

Минут через двадцать позвонил Михальченко:

– Ефим Захарович? Борового я поймал еще на работе. Он как раз собирался уходить. Немножко кочевряжился, мол, поздно уже, устал, жрать хочет. Но когда я ему сказал, что дело важное для них, а не для нас, да еще связано с Ягнышем, согласился. В общем коробка с лекарствами была задержана до выяснения у врача команды пловцов Туровского Олега Константиновича.

– Ясно, – сказал Левин. – Завтра утром я поеду к Боровому с подробностями насчет Ягныша. Пусть добивают его. Он и в этом деле был наводчиком. А шоферюга с "Фармации", который развозил в тот день лекарства с этого склада по аптекам, наверное, за хорошую взятку согласился упереть ящик для господ спортсменов… Теперь все в порядке. Будь здоров, прости, у меня гость…

– Коробку из-за границы вез Туровский, – сказал Левин Костюковичу. Остальное, надеюсь, ты понял…

Через полчаса они сели ужинать, все еще обсуждая происшедшее.

– Бардак, – сказал Костюкович, очищая кожуру от картофелины и дуя на пальцы.

– Бардак, – согласился Левин. – Причем плохой бардак. Но, к сожалению, это тот случай, когда бандершу не уволишь… Что ж, поехали! он поднес свою рюмку с разбавленным спиртом к рюмке Костюковича, чокнулся, выпил, крякнул. – Хорошо!..

Правый поворот запрещён Пролог

Середина декабря, а снега еще нет, земля закаменела, ветер гонит пыль, заметая во все щели. Эта бесснежная нищета природы особенно тосклива, когда смотришь на черные деревья, их замерзшие ветви кажутся обугленными.

Мой письменный стол у окна, почти впритык к секциям отопительной батареи, и ноги ощущают приятное тепло. На столе рукопись, которую я заканчиваю. Никого из тех, кто знает эту историю, не смутит домысел, ибо суть происходившего не искажена. Например, фраза "…солнце ушло за лес, пробивая его в отдельных местах еще яркими длинными клиньями" родилась из вопроса следователя: "В котором часу вы были в лесу?" и ответа: "Под вечер: около семи, еще было светло, солнечно". Или – вопрос: "Когда и где происходил между вами этот разговор?" Ответ: "В поезде, по дороге из Веймара в Берлин. Вопросы и ответы – эти и другие – в протоколах допросов, вел их следователь областной прокуратуры Виктор Борисович Скорик. Протоколы подшиты, хранятся в деле, я лишь конструирую его заново, пользуясь фактами, которые есть в нем и какими располагал сам как адвокат. И сейчас пытаюсь как бы в цветном изображении воссоздать панораму событий, начавшихся еще в первых числах жаркого июня. А нынче уже зима…

Уже десять лет на моей визитной карточке напечатано: "Устименко Артем Григорьевич. Адвокат. Юридическая консультация Шевченковского района". А внизу мелко – ее адрес, служебный и домашний номер телефона. Но десять лет на ней значилось бы: "Устименко Артем Григорьевич. Прокурор следственного управления…" Когда мне исполнилось пятьдесят три, из коих двадцать семь я проработал и следователем, и прокурором-криминалистом, и под конец прокурором следственного управления, из областной прокуратуры мне пришлось уйти, вернее, меня выперли. Я вел тогда дело о крупных хищениях на трикотажной фабрике, директором ее был бывший инструктор админотдела обкома партии. Его дружки из обкома начали давить на прокурора области, пытаясь все прикрыть, то ли, чтоб спасти собрата из своего кланового инкубатора, то ли себя самих, если получали от него вторую "зарплату". В тот год как раз истекал срок полномочий прокурора области, а остаться ему ой как хотелось. И он начал проявлять особое внимание к наиболее крутым эпизодам в материалах следствия. Меня начали ловить на мелочах, пошли придирки, посыпались выговоры, и однажды я понял: выжимают, как пасту из тюбика, и подал заявление "по собственному желанию", опасаясь худших вариантов. В коллегию адвокатов устроился тоже не без труда, ребята из обкома ослушников не любили.

С тех пор мои отношения с прокуратурой довольно сложные, ко всему жива давняя устойчивая неприязнь к адвокатуре вообще как к институту вроде лишнему, мешающему следствию, от нее как бы всегда ждут подвоха. Но и то правда, что с некоторыми давними коллегами из следственного управления дружбу я все-таки сохранил…

История с доктором химических наук Еленой Павловной Кубраковой шуму наделала много. Она не просто вышла за пределы города и республики, но в известном смысле пересекла и государственную границу, еще раз напомнила мне банальную истину, что все в мире связано, напомнила до того, как я влез в это дело. В мае из Харькова в командировку на какой-то симпозиум прикатила моя троюродная сестра Неля. Последний раз мы виделись лет пять-семь тому, но она не изменилась, была все такая же суетливая, настырная, дослушать собеседника казалось выше ее сил; всегда пребывала в состоянии озабоченности чье-то судьбой, не очень интересуясь, насколько необходимо ее вторжение в чужую жизнь. Но при этих несимпатичных свойствах характера ей удалось защитить кандидатскую (она химик) и занять приличную должность в каком-то харьковском НИИ.

В тот вечер после ужина мы пили чай.

– Ты надолго? – спросил я.

– На два дня. Кубракова устроила интересный симпозиум.

– Жить будешь у нас?

– Нет. Я остановилась у Ангелины Назаркевич. Моя школьная подруга. Чудная баба, а сын непутевый. Способный химик, но влез в какой-то кооператив. Она переживает. Я хочу с ним поговорить.

– Тебе-то какое дело? – пожал я плечами.

– То есть как?! Она интеллигентный человек, а сын – кооператорщик.

– Ну и что?

– А если посадят в тюрьму?

– За что?

– К него, наверное, появились шальные деньги.

– Это еще не основание, чтобы человека сажать в тюрьму, – пытался я урезонить ее.

– А, брось! – махнула она рукой, словно я был безнадежно наивный, отставший от времени человек. – Я должна тебя познакомить с Ангелиной!

– Зачем?

– У нее иногда собирается интересная компания.

– Не люблю компаний, я уже стар для этого.

– Ладно, я пошла, – она встала. – У Назаркевичей завтра у кого-то именины, я хочу помочь Ангелине что-нибудь испечь…