Смерть отца

– Случайно, – упрямо ехидничает Гейнц, – конечно же, случайно.

– Эдит, – спешит отец на помощь дочери, – посмотри на эту фотографию. Она действительно отличная. – Подает Эдит, явно впавшей в смятение, снимок, на котором Эдит в обнимку с отцом стоит на фоне «беседки любви».

– Это отличный снимок, отец? Эдит здесь выглядит, словно через секунду разрыдается, – удивляются кудрявые девицы, разглядывая снимок через плечо Эдит.

– Эх, что вы понимаете, – отец смотрит на Эдит, на лице которой выражение точно такое, как на снимке.

Я вызову вторично фотографа, – провозглашает дед.

– С Эмилем или без Эмиля? – спрашивает Бумба.

– Что вы набросились на меня? – вскрикивает Эдит. – Что вы набросились на меня из-за этой глупой фотографии?

– Конечно, с Эмилем, – тихо говорит господин Леви.

– Уважаемый господин, – пылает гневом Фрида, – я спрашиваю вас: нельзя подождать с этими фотографиями до окончания трапезы? Кофе уже в чашках, торт на тарелках, служанки ждут окончания обеда. Сегодня воскресенье.

Все возвращаются на свои места, и первым – дед, который выглядит, как провинившийся школьник.

– Отец, – обращается к нему Артур Леви, – я тебе рассказывал, что Альфред подарил Иоанне драгоценности тети Гермины?

Теперь очередь Иоанны залиться краской. Она сидит в конце стола. Присутствует и не присутствует на семейной трапезе. Когда отец называет ее имя, она вскидывает голову, словно возвращается издалека. Лицо ее бледно, с черными кругами под глазами.

– Не все он отдал ей, – поправляет дед. Часть этих знаменитых драгоценностей принадлежит твоей матери, Артур. Тетя дала их ей в день венчания. Странным существом была тетя Гермина. – Дед смеется.

– Что ты говоришь? – удивляется господин Леви.

– Да. Весьма странным. Но драгоценности великолепны. Там есть колье, и в нем – бриллиант, оправленный в золото, в виде цветка. Один единственный раз тетя его одевала.

– Несомненно, в день свадьбы, – вставляет Эдит.

– Боже упаси, девочка моя. В день свадьбы она вообще не надевала никакие драгоценности. В день, когда я передал кайзеру ключи от большой синагоги, она надела это колье.

– Что? Что ты сделал, дед? – спрашивают все хором.

– Ах, – радуется дед всеобщему возбуждению вокруг стола, – это было, когда закончили строительство большой реформистской синагоги в Берлине, – торопится дед подчеркнуть, – и кайзер был приглашен для торжественного ему вручения ключа и открытия для широкой публики. Просили, чтобы один из уважаемых людей общины вручил ему ключ. – Дед улыбается с большим удовольствием. – Ну, и, естественно, обратились ко мне. Я был верным слугой кайзеру, и вышел навстречу ему с ключом в руке. Покрыли мне плечи талесом, по еврейской традиции, и кайзер обратился ко мне, приветствуя, «господин раввин».

Громкий хохот потряс столовую. Даже господин Леви смеялся во весь голос.

– И бабушка стояла в стороне с большим колье на груди.

– И где же сейчас это колье? – спрашивают девушки.

– Хранится в банке, со всеми семейными драгоценностями.

Гейнц закуривает и нервно выдыхает дым. Он не смотрит в сторону деда. Из опасений, он тайком перевел все семейные драгоценности и деньги, которые не были необходимы делу, в швейцарский банк. Отец и дед ничего об этом не знают.

– Иоанна! – обращается к ней Гейнц.

– Что? – в очередной раз возвращается Иоанна к действительности.

– Дай мне драгоценности тети Гермины, и я их передам на хранение в надежное место.

– Ты можешь их немедленно получить. Они меня не интересуют.

– Глупая девочка, – сердится дед, – совсем глупая.

Но Иоанна не слышит деда, она вернулась в свой мечтательный мир. Утром ей звонил Саул. Вечером в клубе сионистского Движения будет большой праздник в честь Фонда существования Израиля – Керен Акаемет Ле Исраэль. Этот праздник откроет широкий сбор пожертвований во имя Израиля в этом месяце. Иоанна старается думать о Сауле, о Движении, о празднике, о Фонде, – и не может. Мысли ее текут в сторону странноприимного дома в старом Берлине. Еще ночью, по возвращению с вокзала, она видела строительный материал, сложенный у дома умершей принцессы. Уже начали перестраивать дом этот в клуб гитлеровской молодежи. Флаг со свастикой развевался над крышей дома. Утром она долго сидела у телефона, пытаясь связаться с графом, и не решалась поднять трубку. Сидит Иоанна и размышляет.

– Дядя Артур должен сейчас пойти спать, – провозглашает вегетарианка Елена, и это звучит, как приказ, – прошу, чтобы в доме была тишина!

– Просит… Она просит, – гремит дед.

Но Артур покорно поднимается со стула. Он чувствует тяжесть в голове и радуется заранее прохладной постели. У двери поворачивает голову и шлет улыбку Эдит.

– Минуточку, отец, – бежит к нему Эдит и берет его под руку, – я провожу тебя в твою комнату.

У двери в свою комнату, отец целует мягкую руку дочери.

– Останься сегодня дома, Эдит.

– Нет, отец, я должна идти. Через час я выйду из дома.

– Очень жаль. А я хотел погулять в саду после сна. Воздух приятен и мягок. Было бы прекрасно, если бы ты погуляла со мной.

– Боже упаси, – пугается Елена, – Боже упаси выходить вам в сад после полудня. К тому времени ветер усиливается, дядя Артур! – Елена сильным толчком открывает дверь его комнаты, и господин Леви исчезает.

Эдит медленно поднимается к себе в комнату. Она садится напротив зеркала, распускает косы, неожиданно замирает: на лице ее морщина. Первая на гладкой коже. От носа к уголку рта. Эдит крепко охватывает голову. Одна из кос распущена на затылке. Морщина напрягла душу. В последние вечера Эмиль занят. Предвыборная война достигла апогея, и полиция находится в постоянной боевой готовности. Она встречается с Эмилем в полдень. Она согласилась на короткие любовные встречи днем, когда жалюзи опущены, дневной свет пробивается сквозь щели между ними, и из глубины дома доносится резкий голос хозяйки. Комната оголена, мебель потрепана, на стуле полицейская форма Эмиля… Эдит охвачена страхом. Она не сопротивляется. Она приходит в любой назначенный им час, и стыд перехватывает ей горло.

Эдит поднимает голову, сжимает расческу, но не касается волос. Лицо в зеркале выглядит бледным, и бледность еще больше подчеркивает морщину. Эдит проводит рукой по рту, морщина не исчезает. Смотрит Эдит на себя, а видит лишь обветшавшую комнату, затасканный уголок любви в лесу, затаскивающего ее туда Эмиля, опускающего жалюзи. Глаза ее затуманиваются и закрываются. Словно бы эта тонкая морщинка, возникшая на ее лице, дает предпочтение чему-то мужскому на ее лице, которое начало вянуть. Она начинает расчесывать волосы, и две золотые волны стекают по двум сторонам ее лица.

– Я красива, я красива, – бормочет она в сторону зеркала.

Она расчесывает волосы, и расчесывает, и не успокаивается, пока кукушка не подает голос в передней. Движением руки она собирает волосы и втыкает в них гребень. Кладет на лицо толстый слой пудры. Тщательно выбирает платье, не глядя больше на свое лицо, и торопливо покидает комнату.

В гостиной у телефона сидит Иоанна. Рука на трубке, голова опущена. Она не слышала шагов Эдит, спускающейся по ступенькам. Она поднимает трубку и снова кладет ее на рычажок.