Смерть пиявкам!

— Да, минутку, сейчас постараюсь вспомнить. Я еще подумала — какая смешная улица. Вспомнила! Улица Винни-Пуха!

— В центре. Слушай, а ведь улицы Винни-Пуха нет!

— Как это нет? — удивилась Мартуся.

— Административно нет. А на практике есть.

Мартуся жалобно простонала:

— Возможно, меня слишком расстроили отвратительные воспоминания и я стремительно поглупела. Не понимаю. Я же отлично слышала — она живет на улице Винни-Пуха, и он даже этим гордился.

— И правильно, очень элитарный район, и все улицу так и называют. Но официально улица Винни-Пуха называется улицей Варецкой. Как, например, улица Тувима — это Свентокшистская и Новый Свят. Поскольку я лично пострадала из-за этого, то хорошо запомнила.

Мартуся была заинтригована.

— Вот не знала, надо же, какие странные вещи творятся у вас в Варшаве. Но я все равно не понимаю, откуда известно, что это улица Винни-Пуха?

— По всем стенам написано, вот и известно. А у домов с номерами — Варецкая.

— Знаешь, я не помню… кажется, тоже слышала. Я хочу сказать — слышала номер квартиры. Даже какой по счету подъезд… Где же он сейчас, этот Ступеньский?

— Не имею понятия. Возможно, и не в Варшаве вовсе, а, например, в Лодзи.

— Да уж не пропадет, отыщется. А он тебе зачем?

— Мне он ни к чему. Наоборот, я бы не хотела с ним столкнуться. Мне нужна Эва Марш.

— Зачем?

— Трудно сказать. Она мне для разных вещей нужна. Да всего.

Мартуся не стала допытываться, тут же перестроилась на профессиональные рельсы:

— Знаешь, что они сделали с тем ее сценарием? Ни в жизнь не догадаешься! Там были восхитительные сцены, просто потрясающие, а сняли что? Растянутое, как кишки не пойми кого. Одно заменено другим. Вместо свежей рыбы — сюрреалистические сиськи продавщицы! И больше ничего. И это выдается как величайшее достижение современности! Удачный прием! Тьфу, при одном воспоминании тошнит!

— Это такое новое направление, — поучающе заметила я. — Ну вот как в «Огнем и мечом» вместо фляги знаменитого выпивохи пана Заглобы нам показывают бюст трактирной девки. Знаковые символы заменяются зрительными.

— Что?!

— Ничего. Женджян в полузабытьи таращит глаза и оживает при виде такого.

— А диалоги в ее экранизации хуже рекламного бреда. Клянусь, я давно такого не видела. А может, и никогда!

Тут вдруг мне многое стало понятным.

— Кто это делал?

— А, один восходящий гений, Юлиуш Заморский, кто-то его силой нам навязал. Разумеется, кто-то из варшавских. С большими амбициями мальчик…

— А чем он занимался до сих пор?

— В муках породил пять или шесть фильмов, стругает их из старых детективов, переделывает по своему вкусу, и получается у него… ну как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе», когда Пуаро появляется в виде огромной снежной бабы с ноутбуком. Про это иначе и не скажешь…

Тут вдруг в трубке раздался вой, дикий хохот, ужасающие стоны и хрип… Это Мартуся, не найдя подходящих слов, заменила их звуками, которые в экстазе издают певцы-любители на эстраде…

— Поняла? — донеслось до меня через какое-то время.

— О да! Теперь я начинаю почти все понимать, — подтвердила я.

Адам Островский настоятельно просил разрешения навестить меня. Я с радостью согласилась, без сожаления плюнув на запланированную работу, поскольку и мне тоже хотелось побеседовать с ним. По телефону он ни словом не намекнул на тему интервью, но я догадалась, о чем пойдет речь. Почему-то обычно мы с ним встречались там, где происходили какие-нибудь неприятности, и он никогда не имел возможности по-человечески записать все, что хотелось. В моем же доме обстановка спокойная, говори и записывай сколько хочешь.

Островский был хорошим и — редкий случай — честным журналистом. В своих интервью он никогда не перевирал сказанного собеседником, не приписывал ему чужих мыслей, не фантазировал. Вопросы задавал продуманные и на тему. Кроме того, он был просто симпатичным человеком, остроумным и находчивым. Мы знакомы уже много лет, он взял у меня два больших интервью и одно маленькое, и мне абсолютно не к чему было придраться.

Я приготовила и кофе, и чай. Островский предпочел кофе.

— Ну а вы что скажете? — начал он без предисловий. — Такой шум вокруг всего этого подняли!

— А что, разве по моему лицу вы не видите? Мне еще не мешало бы подпрыгивать от радости и заливисто хохотать?

Островский полез в свою сумку и предупредил:

— Это еще не интервью. Но все знают, что вы дважды на одну тему не беседуете. Разрешите, я стану записывать?

Я лишь плечами пожала:

— Ясное дело. Только прошу не злоупотреблять моими фразами, вырывая их из контекста.

— Разумеется. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.

— В личном плане бабка ворожила. Мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?

— Меня интересуют оба.

— Вот я и радуюсь из-за них обоих и не намерена скрывать своих чувств. Я до такой степени не переносила этих мерзавцев, что старалась поменьше о них думать, а потому практически ничего не знаю об их частной жизни. Држончек — это такая маленькая, раздувшаяся от спеси жаба, а вот Вайхенманн… Черт его знает, что он кому сделал плохое и кто его ненавидел до такой степени, чтобы укокошить. Полагаю, все! Наверняка все. Разве что вам известно о каком-то исключении?

— Ни о каких исключениях я не слышал.

— Вот я и говорю. Значит, не ошиблась. И тут такое дело. С одной стороны, пострадавший — человек, которому поломали карьеру, отогнали от кормушки, а с другой — человек, которому все это «творчество» поперек горла встало. Не выдержал и в ярости пришиб мерзавца. Третьего варианта не нахожу.

— А Држончек? Вы полагаете, что он тоже кому-то мешал?

— Об этом вам известно больше, чем мне. Я лишь могу придумать. Например, какому-нибудь рекламщику или составителю программ — неважно, как они правильно называются на телевидении, — он вбил в голову, что работает над шедевром, хитом столетия, мол, начальство огребет все награды. Кретин поверил и подмахнул не глядя, принялся рекламировать вовсю. А увидев, наконец, разрекламированный шедевр Држончека рванул к нему высказать все, что думает… Короче, когда опомнился, узрел перед собой бренные останки.

Островский слушал с большим интересом.

— Отличный получается у пани детектив, хотя я несколько сомневаюсь насчет подобного перехлеста эмоций… А не полагаете ли вы, что, напротив, какой-нибудь патриот…

— Патриот? Вы имеете в виду всякие фестивали и конкурсы…

— Именно. Мы же посылаем фильмы на фестивали. Ублюдочные фильмы Држончека тоже посылали, и мне лично было стыдно за уровень нашей культуры…

— Мне бы тоже было стыдно. А что о них на всех этих фестивалях говорили?