Смерть по сценарию

Тоня набрала в алюминиевую кружку воды из ведра и сунула ее режиссеру. Тот сделал вид, что не заметил непочтительного отношения к себе, кружку принял, вежливо поблагодарил.

На вкус вода оказалась омерзительной, однако Вадя мужественно выпил все до капли. Потом он поставил кружку на пол и замер, прислушиваясь к своему организму: что там вытворяют сейчас выпитые им микробы? Микробы вели себя тихо. Вадя удовлетворенно улыбнулся и взял сценарий. Пора было приступать к работе.

***

В перерыве Тоня подошла к Пульсу.

— Лев Иванович, пойдемте в кафе. Я вас приглашаю.

Пульс в изумлении вытаращил маленькие голубые глазенки. Такого он никак не ожидал. Между ним и Тоней давно уже установились совершенно определенные отношения — что-то вроде перемирия, хрупкого, как весенний лед. Стоило ему чуть подломиться, и ссора была бы неизбежна. Ни Пульс, ни Тоня за все время знакомства не могли побороть с первого взгляда возникшую антипатию друг к другу. Камнем преткновения почти во всех случаях был, естественно, грильяж.

Пульс считал, что и по уму, и по старшинству, и по таланту именно он занимает первое место среди всех знакомых Мадам. Из этого следовал очень простой вывод: грильяж в буфете Мадам должен принадлежать ему. Конечно, Лев Иванович не был жадиной и готов был поделиться с другими, но Тоня делиться не желала. Она съедала все, оставляя лишь две-три штучки, так что при всей своей доброте Пульс не мог избавиться от чувства острой неприязни к этой наглой девчонке.

Он, как и многие представители его профессии, да, в общем, как и многие мужчины, полагал само свое появление в доме женщины (будь она молодой или старой, все равно) подарком и поэтому, вероятно, других подарков не приносил. Ему и в голову не приходило пойти в магазин и купить этого грильяжа хотя бы граммов триста. Он предпочитал с милой улыбкой открывать дверцу буфета Мадам и вытаскивать оттуда вазочку, наполненную грильяжем, купленным Тоней либо самой хозяйкой. Короче говоря, антагонизм существовал и пока что был непреодолим. Вот почему Пульс так удивился, когда Тоня, которая всегда смотрела мимо или сквозь него, сама подошла к нему и пригласила в кафе.

Пульс задумался только на несколько секунд. Потом он решил, что, как взрослый человек, должен пойти навстречу маленькой нахалке. Хотя бы с целью исправить ее и воспитать полезного члена общества. Кивнув, он открыл дверь павильона и галантно пропустил Тоню вперед. Рядом, почти как товарищи, они двинулись в кафе...

***

Когда Тоня принесла две чашки кофе и тарелочку с красивыми аппетитными эклерами, Пульс оттаял. Он очень любил эклеры. Благосклонно кивнув Тоне, он всей пятерней ухватил самое большое, толстое, как поросенок, пирожное и откусил сразу половину. Его другая рука уже тянулась за вторым...

Тоня с трудом сдержала усмешку. Пульс был в своем репертуаре. Сладкое пожирал с жадностью, роняя крошки, свистя носом, чавкая, облизываясь и урча. Странно, что он еще не пукал при этом.

В студийном кафе было полупусто. Всего несколько человек отдыхали здесь перед работой или после нее. В глубине зала, в полном одиночестве, сидел Михалев и через соломинку потягивал из высокого тонкого стакана желтую жидкость. Тоня взглянула на него лишь мельком, отметила про себя, что он находится достаточно далеко и не может услышать их беседу, обратила взор на пожирающего предпоследний эклер Пульса и негромко спросила:

— Лев Иванович, вы часто бывали в доме у Миши?

— Был раза два, — невразумительно, с набитым ртом ответил Пульс.

— И чем же вы занимались?

Пульс надулся. Мыслил он, как обычно, узко, а потому в Тонином вопросе углядел подтекст, которого не было.

— Как то есть чем? На что это вы намекаете? Просто разговаривали, и все.

— О чем?

— Ну, знаете, это уже слишком! — возмутился Пульс. — Какое вы имеете право меня допрашивать? Я артист! Артист с большой буквы! Меня сам...

— Знаю, — невежливо отмахнулась Тоня, но тут же поправилась, улыбнулась со всей любезностью, на какую только была способна. — Но видите ли, Лев Иванович, ситуация складывается таким образом, что Дениса могут в конце концов посадить. Улики против него слабые, однако подозреваемый он один и отвертеться будет трудно. Я бы даже сказала, невозможно. Если... — Тоня сделала многозначительную паузу, во время которой пристально смотрела на красного от досады Пульса, — если мы ему не поможем. А мы можем помочь. Ну где же ваша сознательность, Лев Иванович? Где чувство долга?

— Здесь, — буркнул Пульс, пока не очень понимая, чем он может помочь Денису.

— Вот и хорошо. Ответьте тогда на мои вопросы без обид, и этим вы окажете своему товарищу по актерскому цеху большую услугу. Договорились?

— Договорились. Только не надо разговаривать со мной как с ребенком.

— Не буду. Итак, какие темы вы обычно обсуждали с Мишей?

— Самые разные. Я много повидал на своем веку, у меня огромный опыт... Как старший по возрасту я обязан делиться им с молодыми... — Последнюю фразу Пульс не проговорил, а промямлил — только сейчас до него стал доходить некий идиотизм этих плакатных сентенций. Раньше он об этом никогда не задумывался. Но ведь по сути все правильно, откуда же такой неуют, такая неловкость? Может, все дело в Тоне Антоновой? Вон она как смотрит — пристально, в упор, словно следователь. Сам Пульс в жизни не встречался со следователем, но взгляд его представлял себе именно таким.

Он снова почувствовал неприязнь к девчонке. И как вообще она втерлась в компанию взрослых и умных людей? Как Мадам, женщина в высшей степени интеллигентная и интеллектуальная, допускает к себе эту юную авантюристку? Ну и что с того, что отец ее — известный театральный художник? Он, Пульс, лично знает чад некоторых звезд кино и эстрады, до которых никому нет дела. Ну сюсюкнут с ними раз-другой, и все. А Тоня — она же общается со всеми на равных... По какому праву?

В расстройстве он взял с тарелки последний эклер и съел.

— Что вы замолчали, Лев Иванович? — спросила она с легкой улыбкой.

Пульс ощутил прилив раздражения. В ее тоне, в ее взгляде и улыбке ему почудился налет снисходительности. Тоню не извиняло даже то, что она не прикоснулась к пирожным. Все равно по справедливости они принадлежали ему, Пульсу, как более старшему и более умному.

Он поднял глаза и опять наткнулся на этот нахальный взгляд. Он уже хотел сказать ей несколько едких весомых слов, встать и уйти, но вспомнил тут про Дениса. Девчонка наверняка растреплет по всей киностудии о том, что он черствый и эгоистичный человек. Нет, это невозможно... Пульс взял себя в руки и ответил:

— Так, задумался немного. Не понимаю, зачем вам знать о наших беседах с Мишей, но если вы так ставите вопрос... Я рассказывал ему о своем трудном детстве, о работе на стройке, о службе в армии. Его очень заинтересовал один случай: когда мне было лет пятнадцать, мы с сестрой — она старше меня на четыре года — поехали в Ставрополь на все лето. И вот в поезде к нам подсел старичок. Весьма, весьма любопытный субъект. Крошечный, метр двадцать, не больше, с огромным носом и разными глазами...