Смерть раньше смерти

Охота закончена.

— Почему?

Она не шелохнулась.

Яуберт ждал.

Он услышал тихий вздох. Едва слышный. Ее маленькая грудь еле заметно шевельнулась. И снова застыла на месте — словно окаменела.

Яуберт осторожно шагнул вперед и положил руку ей на плечо. Она была холодна как лед. Он обнял ее, повел по коридору. Она шла послушно, не сопротивляясь. Он повернул направо, в гостиную. Увидел два больших мягких кресла в цветочек. Сейчас, в сумерках, обивка казалась бесцветной. Картины на стенах в полумраке были просто черными квадратами. Ковер приглушал шаги. Он усадил ее в кресло, поправил подушки. Она наконец открыла глаза. Она сидела прямо, сжимая лежащий на коленях маузер обеими руками. Яуберт упал перед ней на колени:

— Ханна!

Она посмотрела на него — и сразу же отвела глаза в сторону.

Яуберт протянул руку, чтобы взять у нее пистолет, но она сжимала его слишком крепко. Он решил не спешить.

— Ханна!

Розовые губы чуть разомкнулись. Она словно впервые его заметила. Дернулись уголки рта, как если бы она хотела улыбнуться. Потом она опустила голову и стала разглядывать пистолет, который сжимала в руках.

— Странно, — произнесла она так тихо, что Яуберт едва расслышал. — Я всегда страшно его боялась. Когда дедушка доставал его из кожаной кобуры. Он выглядел таким зловещим. Огромным, уродливым. И запах… Когда он расстегнул кобуру, я почувствовала… запах смерти. От него пахло старостью и смертью, хотя дедушка его регулярно чистил. Дедушка что–то мне рассказывал, но я ничего не слышала. Я не отрываясь смотрела на пистолет. Не сводила с него взгляда, пока дедушка не заканчивал его чистить и не убирал. Только потом я переводила взгляд на дедушку. Хотела убедиться, что он застегнул кобуру, убрал пистолет на место.

Она снова посмотрела на Яуберта. Уголки губ опустились, отчего ее рот стал похож на полумесяц.

— Я нашла его среди папиных вещей. Все старые вещи я делила на две кучки. В одну складывала то, что хотела оставить, в другую — то, что пойдет на выброс. Мне так мало хотелось оставить. Его и мамины фотографии. Библию, какие–то документы. Часы. Мешочек я сначала положила в другую кучку. Потом переложила его. Потом снова определила «на выброс». Потом расстегнула пряжки, почувствовала запах и вспомнила дедушку. Тогда я решила его оставить.

Взгляд ее блуждал; в полумраке Яуберт не видел ее глаз. Вдруг она посмотрела на него в упор:

— Я никогда не думала, что когда–нибудь воспользуюсь им. Почти забыла о нем. — Она замолчала; руки разжались.

Яуберт прикидывал, не опасно ли сейчас забирать у нее пистолет.

Она снова как будто забыла о его присутствии.

Яуберт позвал ее по имени, но она не шелохнулась.

— Ханна!

Она моргнула.

— Почему? Почему ты это сделала?

Она глубоко, медленно вздохнула, резко выдохнула и заговорила.

43

Они хохотали за дверью — все громче и громче, веселее и веселее. Снаружи было ясно и тихо. Великолепная, совершенная ночь. Ярко светила полная луна; звезды казались мерцающей пылью, раскинувшейся от края до края неба. Ни облачка; воздух ароматный, теплый. Эстер Кларк стояла на крылечке лекционного зала. Внизу журчала речка, в воде отражалась желтая луна. Вина в ее бокале оставалось на донышке. Вино было очень сухое, но она смаковала солнечный букет, отпивая каждый раз по крошечному глотку. Она позволяла себе выпить всего один бокал. Ну, может, еще полбокала — потом, когда вернется к себе в номер. В награду за хорошую работу. Группа попалась нелегкая. Разные характеры. Все по–разному относятся к учебе. Разная степень интеллекта. Нелегко было их расшевелить; ей пришлось затратить гораздо больше усилий, чем обычно. Но, несмотря ни на что, она добилась успеха. Каждый из них открыл в себе что–то новое, каждый вырос над собой — правда, некоторые выросли совсем немного, но возможность духовного роста заложена не ею.

Еще год–два такой работы — и она займется чем–то более важным и значимым. Колледж — всего лишь ступенька на пути к вершине, так сказать, временная передышка. Стыдно ей не было. Слабберт платил мало, а требовал от преподавателей много. Трудиться приходилось самоотверженно, с полной отдачей.

Всего год–другой.

Эстер покатала вино на языке, проглотила, насладилась послевкусием. Скорее бы вернуться к себе! Слушателей размещали по двое, они с Кариной ночевали в одноместных домиках. Она сама настояла на уединении по ночам — ее личное время неприкосновенно. Ее ждут книга и музыка. Сегодня перед сном она поставит «Трубадура» — если успеет, послушает первые два акта. «Зачем в ваших операх столько смертей?» — спрашивали даже во времена Верди. «Но разве вся жизнь не есть смерть?» — отвечал маэстро. Она улыбнулась луне, повернулась, открыла раздвижные двери, вошла в зал.

Они сидели вокруг стола и оживленно болтали. Перед каждым стоял бокал. Нинабер произносил речь, а Макдоналд, Феррейра и Кутзе его слушали. Уилсон, ее лучший ученик, единственный из всей группы, к кому она питала слабость, держался чуть поодаль. Уоллес и Карина Оберхольцер уединились в торце стола и о чем–то шептались.

Очевидно, кроме нее, никто не пил сухого белого вина. На столе теснились пивные бутылки — пустые и полные, бутыли бренди и виски, коктейли, большое ведерко со льдом. Эстер взяла вино и налила себе ровно полбокала.

— Извините, я иду спать, — сказала она, когда все подняли на нее глаза.

Выпускники пытались ее удержать. Нет–нет, мы вас не отпускаем! От выпитого взгляды у них сделались совсем стеклянными.

— Я вас провожу, — заявил Макдоналд.

Остальные громко расхохотались.

— Для тебя она слишком тонка, — лукаво проговорил Ферди Феррейра, но Эстер стало не по себе.

— Чем ближе кости, тем слаще мясо…

Она испугалась. Криво улыбнувшись, пожелала выпускникам приятно провести остаток вечера. Завтра утром все разъезжаются по домам.

Все наперебой желали ей спокойной ночи и сладких снов.

— Держите руки над одеялом! — крикнул Ферди Феррейра, когда она стояла на пороге.

Кое–кто громко захохотал. Выйдя за дверь, она покачала головой. Необработанный алмаз — вот кто он.

За порогом царила ночь. Жужжали ночные насекомые, тихо журчала река. Где–то лаяла собака. В гору с ревом взбирался грузовик. Она отходила все дальше, дальше от пьяных выкриков и смеха. Впереди ее ждет отдых. Все идет точно так, как и должно быть. Эстер подготовилась ко сну, пока слушатели переодевались к выпуску. В заключение она произнесла небольшую речь, похвалила всех своих учеников, вручила им дипломы об окончании курса. Когда настала очередь Макдоналда, он потребовал, чтобы она разрешила себя поцеловать. Выпускники пожимали друг другу руку, поздравляли, перешучивались. Потом все сфотографировались; Карина Оберхольцер велела им стать полукругом и несколько раз щелкнула затвором камеры.

Она отперла дверь своей спальни. Горело бра над кроватью. Все в порядке. Она закрыла дверь, привалилась к ней спиной и облегченно вздохнула.

Сначала она нажала кнопку проигрывателя. Комнату заполнили звуки музыки. Она согнула в колене правую ногу, подняла ее повыше, сняла туфлю. Потом вторую. Начало обычного ритуала. Поставила туфли у дверцы шкафа — ровно, симметрично. Расстегнула блузку начиная сверху, посмотрелась в большое зеркало. Сейчас ей не хотелось заниматься самовнушением, повышать свою самооценку, мысленно проговаривать все свои действия — пусть это всего лишь игра, в которую она играет сама с собой почти каждый вечер. Она повесила блузку на плечики в шкаф, повернулась и расстегнула «молнию» на юбке. Проворно сняла ее, по очереди поднимая ноги. Машинально разгладила ткань, собирая воображаемые нити. Юбку она повесила рядом с блузкой.

На нижнем белье она не экономила. Расстегнула застежку бюстгальтера, осмотрела белую грудь. Она улыбнулась, потому что дала себе слово. Она не будет мучиться из–за того, что грудь такая маленькая. По крайней мере, сейчас. Сейчас она слушает красивую музыку, и настроение у нее хорошее.

Через голову она надела мягкую ночную рубашку. Поправила на узких, почти мальчишечьих бедрах. Материя приятно щекотала кожу. Она в последний раз бросила в зеркало довольный взгляд. Все–таки она молодец — очень аккуратно развесила вещи. Завтра утром она соберется за несколько минут. Выключила верхний свет, взбила подушки и скользнула под одеяло. Взяла с прикроватной тумбочки мемуары. Не стала, как обычно, ругать себя за то, что не любит так называемое «легкое чтение», а просто устроилась поудобнее и раскрыла книгу.