Смерть считать недействительной(Сборник)
Шрифт:
В конце концов повозка подошла. И тогда Козаченко скомандовал «Вербочке»…
Шмерке прерывающимся голосом доложил, что повозка взлетела в воздух. Впрочем, он начал с того, что передал сведения о себе:
«Один снаряд разорвался не дальше тридцати метров от моего блиндажа. Русские, кажется, нащупали меня и берут „в вилку“!»
Козаченко усмехнулся и нарочито сердитым тоном закричал в трубку:
— «Верба»! А ну, не озорничать! Вы мне Шмерке не волнуйте, это же солист в нашем концерте!
После этого «концерт» продолжался нормально — строго по плану. Вдруг наш меланхолик Коган прыснул
— Что такое? — участливо наклонился к нему Козаченко.
— Можете представить себе? Шмерке заговорил по-русски — матерится! И докладывает: «Один блиндаж на всем участке остался целый: мой. Да и меня вот-вот накроют!»
Козаченко довольно расправил усы. Ему вообще доставляло удовольствие лишний раз прикоснуться к ним.
— Я вижу, Коган, ваш подопечный начинает рассуждать довольно здраво. Что ж, в таком случае не будем заставлять его томиться. Еще сбежит, пожалуй!
Козаченко вынул из планшета самодельную записную книжечку, на обложке которой было выведено «Мой список», и, найдя в ней графу «Уничтоженные за неделю фашисты», зачеркнул стоявшую последней цифру «51».
— Вызвать «Вербу», товарищ майор? — спросил связист, уже привыкший к манерам своего командира.
— Вызывай, дорогой!
Коган не снимал наушников до самого конца. Выстрел по блиндажу Шмерке отдался в них гулом такой силы, что даже окружающим было отчетливо слышно. Затем в мембранах установилась мертвая тишина.
Коган осторожно, как снимают с раны бинты, снял с головы наушники и потер уши. Уши были багровые и, казалось, даже опухли.
Козаченко неуверенно вывел на листке блокнота цифру «53» и спросил:
— Так вы думаете, Коган, это точно, что мы попали в Шмерке?
Коган посмотрел на него с возмущением:
— Вы что, смеетесь, товарищ майор? Я на этом конце провода чуть не оглох, а он, вы думаете, на том уцелел? Или вам бы хотелось, чтоб и я там сидел для проверки? Так, что ли?
Козаченко решительно обвел цифру «53».
— Не сердитесь, Коган. Честное пионерское, вы злитесь оттого, что я прервал вашу любимую переводческую работу. Но ведь я же берег Шмерке до его последнего вздоха! — Глаза Козаченко искрились всегдашними лукавыми огоньками. — Выйдемте лучше на воздух. Там весна, а в вашем кабинете накурено, как в пивнушке.
Они вышли из блиндажа и невольно зажмурились. Припекало солнце, чуть слышный ветерок ходил по траве. Она слепила глаза, блестя под солнцем, как лакированная. Ветерок подталкивал облачко к переднему краю немцев: оно двигалось едва заметно, округлое, плотное, неторопливое.
Подошел почтальон и вручил Козаченко свежую армейскую газету. Майор быстро пробежал ее глазами и протянул Когану. Но Коган устал, ему не хотелось читать. Он спросил:
— На нашем фронте есть что-нибудь новое?
— Нет, — ответил Козаченко, — ничего существенного.
Коган угрюмо перевел взгляд на горелый танк. Конечно, «ничего существенного»!
Козаченко разостлал шинель на сырой от росы траве, лег на нее, поудобнее положил руки под голову. То же сделал и Коган.
Не прошло и пяти минут, как они спали сном основательно и успешно потрудившихся людей. И кто их знает, что им снилось — и меланхолику Когану и весельчаку Козаченко? Наверно, одно и то же: наступление. Ибо что еще
может сниться людям на лесисто-болотистых участках стабильного фронта, где порою даже штабистам завидуешь: только они, черти, знают, когда кончится затишье!1942
Гренадер из «хозяйства» Петрова
Большую часть «жилплощади» в блиндаже нашей редакции занимали нары. И так как в редакции одного или нескольких из нас всегда ждали с передовых, то над самым лучшим местом нар было художественно написано: «Номера для приезжающих». В тот день, о котором я хочу рассказать вам, там лежал Сергей Чернин, и мы упрекали его в безделье.
Он смотрел на нас молча, задумчиво, а затем убежденно произнес:
— Циники! Что вам нужно от человека, несчастные соковыжималки? Каков предел вашей убогой фантазии? Двадцать строк на первую полосу, подвал на третью — больше вы от человека ничего не способны ожидать. А вы можете понять, что я… — и он демонстративно повернулся на другой бок, — …что я пе-ре-жи-ваю!.. Какая девушка! Какая девушка!
Кто-то немедленно спросил:
— Конфетка?
Но в этом вопросе не было ни на йоту пошлости. Просто на жаргоне редакции «конфеткой» называлась потрясающая новость, сенсация. Однако какой сенсацией можно было бы удивить нас? Сколько подвигов уже было описано каждым из нас!
Поэтому в ответ на отповедь Сергея мы решили наказать его нашим равнодушием. В самом деле «конфетка» или нет — еще неизвестно, а он уже, изволите видеть, переживает! Ну и пожалуйста, сколько угодно! Только без нас — нас это не интересует. Вот!
Мы рассчитали правильно: какой газетчик стерпит такое отношение к «своим» новостям!
Сергей немедленно вскочил с нар и бросил нам вызов: — Значит, вам безразлично, с чем я вернулся из частей? Безразлично? Ну и черт с вами! Только все равно вы врете!
Это тоже было правильно. И Сергей уверенно продолжал:
— Вы убеждены, что я — щенок, что я — новорожденный, что ждать от меня какого-нибудь путного материала — то же, что ждать от нашего редактора человеческого слова и литературного вкуса! Хорошо же! Мальчишки! Садитесь в кружок, как в пионерском отряде, рвите на себе коллективно волосы и слушайте! Вы, значит, ничего не прозевали в «хозяйстве» Петрова? Еще бы! Что вам какая-то Бабкина! Что вам, что она представлена к ордену Красного Знамени! Ну, застрелила двух трусов… Ну, вытащила на себе раненого летчика, который упал между нашими передовыми и немецкими…
— Гм… Гм… Мы, кажется, действительно, прозевали стоящий материал.
— А девушка-то какая!..
Кто-то тоном уже побежденного спросил Сергея:
— Ты долго с нею беседовал?
— Нет, я еще не видел ее, мне рассказал о ней комиссар дивизии. Кстати, забыл добавить: она, ко всему прочему, еще вывезла на себе с поля боя противотанковую пушку.
— Одна?
Но Сергей решил, что он уже разгромил нас и не счел нужным обращать внимание на подобные придирки.
— Нет, вместе с тобою!