Смерть, смерть...

В последние месяцы, помимо обстрелов и голода, Иерусалим постигла еще одна беда: он безмерно страдал от бандитов. Взрослые банды действовали в основном по ночам и грабили дома знатных горожан. Грабители, как правило, убивали своих жертв, убивали безжалостно и цинично. Подразделения царской охраны патрулировали эти кварталы и довольно успешно боролись с бандитами, поймав которых тут же беспощадно карали на месте. Но истинной напастью города стали банды беспризорных подростков. Они днем и ночью везде шныряли и воровали всё, что могли украсть. Внаглую отбирали всё, что могли отобрать. Никакие мольбы, никакие угрозы о каре Господней не действовали на них, - только сила. Только силу они уважали, больше того - боготворили ее.

Если до определенной меры страдания сплачивают людей, пробуждают в них лучшее, то, переступив некую грань страданий, люди немеют сердцами: их уже не трогает вид близкой смерти, не волнует страдание ближнего (сам так же страдаю). Но горе тому человеку, который во время испытаний в страдании своем переступит черту жестокости. В мирное время еще есть время и возможность вернуться назад, к человеческому образу. В тяжкую же, военную пору ни времени, ни возможности уже нет. Преступивший черту жестокости стремительно падает от зла к еще большему злу, от убийства к еще более изуверскому убийству - помешательство от жестокости: кровь пьянит.

Иерусалим пребывал уже в последней стадии страданий.

И жара!

Воистину, скорее бы конец. Хоть какой, но конец!

Олдаму пошатнуло, как будто в одно мгновение перед ней пролетело и увиденное преступление, и вся глубина понимания того, что сейчас происходит в ее городе. Сначала за трудами о хлебе насущном, потом, в период безвольной прострации ее разум был зашоренным, глаза видели, но ничего не замечали, а тут прозрение! Оглушенная, ослепленная откровением пережитого и познанного ужаса, ее психика не выдержала. Это было как возвращение чувствительности раненому телу - чувствительности, а с ней вместе и боли... вплоть до болевого шока.

Она схватилась руками за голову и осела на землю. Сами по себе текли слезы, и болит - го-ло-ва бо-лит! Боль перешла в охватившее обручем онемение головы, потом всего лица, и... черная пустота.

Только на другой день Йосеф смог найти свою жену. Взял ее за руку, и Олдама покорно посеменила за ним. Дома он отмыл ее и уложил на ложе из старого халата, постеленного на высоком деревянном полу, вернее, на настиле шириной метра два, перекрывавшем заднюю часть комнаты. Под полом хранился плотницкий инструмент, глиняные горшки да кувшин с водой.

В том году необычайно рано, на месяц раньше срока стали плодоносить смоковницы. И у них во дворе полусломанное, обглоданное дерево даровало четыре прекрасных почти спелых плода. На другой день еще, потом еще. Каждое утро Йосеф осматривал невысокое деревце и, к своему удивлению, всегда что-то находил, хотя вчера, кажется, собрал все, что было пригодным в пищу. Забота о жене и это чудо-дерево вывели его из безвольного оцепенения, дали волю к жизни, а с ней и силы.

Олдама "вернулась", но только глазами своими, только ушами своими. Она узнавала мужа и радовалась, видя его, но стоило взгляду уйти в сторону, тут же забывала о его существовании. Ни своего дома, ни покойную Ханну она не помнила. Имени своего тоже не помнила, но радостно отзывалась, услышав мужа, позвавшего ее: "Олдама!".

Иногда она уходила из дома и бродила по улицам Иерусалима. Юродивая утешала плачущих, изредка пророчествовала вопрошавшим ее. Пророчества сбывались, и люди не обижали женщину.

Йосеф находил свою жену и, взяв за руку, уводил домой. Но в один день, когда он хотел, как обычно забрать ее, она выдернула руку и, упершись, ответила, что ей нужно стоять здесь. Ни уговоры, ни сила не действовали, юродивая вырывалась и бежала на свой перекресток.

Неожиданно из ворот царского дворца выступила группа всадников в дорогом боевом облачении. Олдама тенью бросилась к одному из них (стражники даже мечи не успели выхватить) и, ухватившись за ногу, стала громко пророчествовать скороговоркой: "Именем Всевышнего! За то, что ты закрыл глаза на страдания и смерть народа своего, ты увидишь страдания и смерть сыновей своих и будешь слепым до скончания дней своих!".

Охранник хотел убить дерзкую женщину, но царь, - а это был царь Седекия - вспомнив слова Господни от пророка Иеремии: "Из-за тебя город этот будет сожжен огнем!" - мертвенно побледнел, выдернул ногу, и крикнув: "Она сумасшедшая, оставь ее!" - рванул вперед.

В тот день царь Иудейский осмотрел Навозные Ворота и велел сделать в завале проход для выхода конников наружу. Но сделать это так, чтобы жители Иерусалима ничего не узнали.

Неистово жарил месяц сиван (июнь). Иудеи прекратили свои ночные вылазки, даже лучники вяло, изредка постреливали в копошащихся у таранов или с боевыми кликами и гиканьем скакавших вдоль городских стен Халдеев. Запершись, завалив свои ворота, Могучий Город Иерусалим взирал, как враги в поте лица пробивают его крепкую стену. Неодолимо стоял Иерусалим, несмотря на то, что жители его, утратив надежду, уже проиграли эту войну - в сердцах своих проиграли.

Иудеи проиграли, но Халдеи еще не выиграли: Могучий Иерусалим своими стенами встал на их пути к победе.

Мерно били два тарана, от их мощных ударов гул стоял над городом. То тут, то там горели развалины домов. Пристрелявшись на местности, Вавилонские инженеры изменили тактику: теперь они били тяжелыми снарядами (округлыми камнями) из нескольких катапульт по одной намеченной цели, как правило, близко стоящим большим каменным домам в определенном квартале города, пока существенно не повреждали их, а затем забрасывали сотнями, тысячами горшков с горящей зажигательной смесью. Обломки деревянной обшивки, полов, перекрытий мгновенно превращались в мощнейшие костры, быстро переходящие в огромный единый пожар целого квартала. Воздух, извне втягивающийся в этот пожар, закручивался в огромный вихрь огня: в пламени горело всё, даже металл плавился. Через несколько часов от квартала не оставалось ничего, только обгорелая груда обломков. Тушить такие вихри огня под обстрелом катапульт (а они теперь вели обстрел россыпью камней для поражения людей) не было никакой возможности. Оставалось только плакать от бессилия и отчаяния.

Особенно эффективной такая тактика показала себя на горе Сионе, в Верхнем городе, который был наиболее густо заселен. Большая же прочность строений храма и царского дворца пока что сохраняла их от разрушения в Халдейском адском пламени - пока сохраняла.

Осаждавшие особо не торопились. Они знали о своем мощном союзнике - голоде, который "пожирал" уже не только мирных жителей, но и воинов Иудейских. Поэтому Халдеи спокойно, деловито били пролом в северной стене, которая хотя и была высокой, но еще не была соединена в единый монолит с внутренней стеной, храмовой. А наскоро возведенную баррикаду, пробив кладку, недолго было и растащить.

Луна завершила свой цикл, наступил месяц таммуз (июль). Вскоре под ударами большой стенобитной машины, которую сами евреи окрестили "Победителем", стена подалась. Камни, утратив монолитность, расселись и стали входить вовнутрь, теперь уже сами, круша все позади себя. Расшатав и расширив пролом, вавилонские воины напряженно ожидали приказа к штурму города.

Царь Седекия, как мог, организовал отпор. На внутренней, храмовой стене он поставил лучников и пращников. Тяжеловооруженных копьеносцев из царской охраны во главе с их командирами он выстроил в боевые порядки справа и слева от пролома. Ополченцы поднимали на стену горшки со смолой, камни - всё, что можно будет потом бросать в Халдеев. Вместе с ополченцами трудился и плотник Йосеф. Он делал поворотную машину, чтобы сбрасывать камни на врагов, когда они подступят к стене - благо, снарядов, наметанных Вавилонскими катапультами, было предостаточно.

В тяжелых трудах, в напряженном ожидании закончился день восьмого таммуза. Штурма не последовало. Прошла бессонная ночь. Штурма не последовало. Девятого числа Вавилонская армия постороилась в боевые порядки, затрубили трубы, и... на приготовившихся к отражению атаки Иудеев обрушился ураган камней из десятков катапульт. Камни в мгновение смели тех, кто был на стенах, убивали и калечили тысячи столпившихся на небольшом участке людей. Но еще больше погибло, когда еврейские солдаты бросились обезумевшей толпой по узкому проходу между стен прочь от пролома. Люди бежали по телам упавших, спотыкались и сами падали, и уже их растаптывали напиравшие сзади. А сверху били и били камни...