Смерть умеет улыбаться

Николаша отступал назад, чтобы полюбоваться на свою работу, находил заметные ему одному изъяны и подравнивал строй. Привязав молокососа в хвост шеренги, Николаша и его подравнял, а стилет выбросил в большую кучу изъятого оружия, среди которого я рассмотрела несколько стволов и с десяток милицейских дубинок.

Рядом лежал еще один собачий труп. Я отвела взгляд - жалко до слез, хоть и пит-буль. В принципе, я люблю маленьких и пушистых, но жалко всех без разбора. Что-то слишком часто в последнее время меня пробивает на слезы. Старею, что ли?

Я спрыгнула вниз, отметив, что скоро разучусь пользоваться такой простой штукой, как дверь. Дичаю помаленьку. Пройдя вдоль цепочки тел, я не удержалась и зашлась в беззвучном хохоте. Меня поддержала Паша, и над поверженной шеренгой зазвенели веселые колокольчики. Жуткое, доложу, зрелище. Только что ее проткнули стилетом, кровь на сорочке еще не засохла, а она знай себе заливается. Я повалилась на землю, давясь безумным хохотом, в котором было все что угодно, кроме веселья.

– Ой... ой... не могу... плохо...

Рядом со мной упала Паша и, подражая мне, принялась кувыркаться в пыли:

– Ой.. ой...

Подошел Николаша, нагнулся, сгреб меня в охапку, приподнял высоко над землей, и встряхнул так, что все стало на место. Я с облегчением икнула.

– Спасибо, друг.

Потом он поднял на ноги Пашу, отстегнул от пояса холщевую сумку, протянул мне и коротко бросил:

– Перевяжи ее.

В сумке оказалась походная аптечка.

– Николаша...
– увязалась я за ним, - Скажи, откуда у тебя автомат?

– Это трофей.

– Какой еще трофей?!
– в ужасе воскликнула я.

– Один мерзавец дал поиграть.

– Надеюсь, ты играл осторожно, - буркнула я.

Он хмыкнул в ответ. И это его хмыканье мне очень не понравилось. И еще. Я заметила, что и Кшысь, и Николаша, все это время были в перчатках.

Замерзли, что ли? Думай, что хочешь. Ох уж эти мужчины, просто беда с ними.

Все Натке расскажу. Пусть сама разбирается.

Павел стоял в окне и издали наблюдал за нами. Николаша поманил его пальцем и вручил подошедшему юноше резиновую дубинку:

– Слушай, друг, я тут еще пошукаю, а ты карауль этих. Если кто прочухается, ты его маленько того...

Ребята устали, пусть отдыхают.

Нечего сказать, повезло Натке с возлюбленным - заботливый и незлопамятный.

Опасливо взяв дубинку двумя пальцами, качающийся на ветру Павел отправился на обход.

Опустившись на землю, я перевязывала Пашину шею, ловя на себе тревожные взгляды женщин, затянутых в черное. Ну что, гражданки, а с вами-то что делать прикажете?.. Подожду Николашу, и вместе с ним решим.

Моя нимфа явно не понимала, чего от нее хотят. Дело с перевязкой затягивалось.

– Сиди спокойно, - нервничала я.

Она срывала повязку и рвалась убежать. Горе мне с ней.

– Это шарф, понимаешь?
– втолковывала я, - Красиво, понимаешь?

Пришлось сооружать из бинта бант.

Рядом, всего в нескольких десятках метров, потрескивал пожар. Пламя резвилось, с шумом обрушивались балки, но дело естественным образом шло к развязке. Вспомнив о коне, я подумала, что надо бы его найти и перевязать.

Санитарка из меня никудышная, но надо попробовать. Когда-то и он был милым ребенком, лежал в люльке и дул пузыри. Когда-то он не был конем.

– Ника, - подошел к нам Павел, - Там те, с кем мы были в одном бараке.

Оказалось, что Николаша, не мудрствуя лукаво, сгреб в одну кучу и повязал всех, кто под руку попался, - и палачей, и их жертв. Простой парень

Николаша уравнял всех. Сбылась, наконец, мечта пламенных революционеров о всеобщем равенстве и братстве. Не хватает только свободы. Но всем сразу.

Мы прошли вдоль шеренги. Павел по пути разъяснял, что те, кто в хаки и сапогах - кони, в робе - узники, в черных балахонах - слуги. Чем светлее балахон, тем выше социальный статус коммунара. Ага!..
– вспомнила я одеяние Ванды. В главном я не ошиблась. Жаль, что Ванда отсутствует. Я бы ее так подравняла...

В честь знакомства.

– А главный кто?
– поинтересовалась я.

– Пана я никогда не видел. Зато этот, - Павел легко пнул ногой нокаутированного молокососа, - Его правая рука. Я слышал, его называли

Гоутом.

– Как ты сказал?
– переспросила я, вспомнив рисунок на полу в обсерватории.

– Гоут. По-английски Гоут - козел.

– ...Сама знаю, что козел.

Улучив момент, когда я, задумавшись, перестала краем глаза следить за ней, Паша сорвала с шеи бант и бросилась бежать. Плутовку выдала ветка, которая хрустнула под ее ногой. Несносная девчонка! Я что есть мочи припустила за ней. Обежав административный корпус, она поднялась по ступеням и скрылась в дверях, но я не отставала. На ближайшие два месяца физ-зарядка отменяется. Хватит с меня нагрузок, не резиновая.

Влетев в вестибюль, я заметила Кшыся, перебирающего на полу какие-то бумаги. Он проводил нас странно-отсутствующим взглядом.

А Пашу неудержимо тянуло на кухню. Мне тоже хочется есть, между прочим, но я себя сдерживаю.

Обогнув плиту и разделочный стол, девушка подлетела к стене, рванула на себя крышку мусоропровода и мгновенно ушла в трубу вперед ногами. Только ее и видели. Последним мелькнул рыжий хвост.

Она - божий человек. Ей все можно. Не полезу. Хватит с меня. Полежу на травке, косточки на солнце погрею, помечтаю о тихой благородной старости, коротаемой где-нибудь в дождливой английской глуши (мечтать не вредно), потому что в наших краях старость и благородство суть вещи несовместные.

Старость у нас вообще ни с чем не совместна.

Я съехала по вонючей трубе (красоту ничем не испортишь) и упала в бак с мусором. Опять подвал. И снова подвал. И еще раз подвал. Ненавижу. Хочу хотя бы разочек попасть на чердак.

Прямо надо мной горела тусклая лампа. Цивилизация. Это я уважаю.

Послышалось злобное рычание, протяжный вой и подтявкивание. Зверинец.

Откуда в подвале взяться шакалу? Я осторожно выглянула из бака.

По полу катался клубок, состоящий из рук, ног и лисьего хвоста. И ни одного шакала.