Смерть в белом галстуке

— Вот те крест, не могу понять, — проговорил он наконец, — что за черт, какая разница, лег я спать в двенадцать или в час.

— Вопрос, конечно, может показаться нелепым, — сказал Аллейн, — и если это так, то прошу прощения. Но таковы уж полицейские формальности: мы хотим установить алиби…

— Алиби! — проревел генерал. — Алиби! Господи Всеблагой! Сэр, вы что, пришли сюда рассиживаться и заявить мне, что я нуждаюсь в алиби?! Черт возьми, сэр!..

— Но, господин генерал Хэлкет-Хэккет, — поспешил вклиниться Аллейн, пока побагровевший генерал с шумом втягивал в себя воздух, — в алиби нуждается каждый гость Марздон-хаус.

— Каждый гость? Каждый гость! Но будь все проклято, сэр! Человека-то убили в этом вонючем такси, а не в той идиотской бальной зале! Какой-то гряжный болылевишт-шкий фашишт! — завопил генерал, не без труда справляясь с этим причудливым набором шипящих звуков. У него при этом слегка сместилась верхняя челюсть, но он яростно задвинул ее на прежнее место. — Все они одинаковы! — добавил он в замешательстве. — Вся эта проклятая толчея.

Аллейн тем временем пытался найти соответствующую фразу на языке, который был бы понятен генералу Хэлкет-Хэккету. Он взглянул на Фокса, который не сводил с генерала почтительного взгляда поверх очков.

— Я думаю, вы поймете нас, сэр, — сказал Аллейн. — Мы ведь просто выполняем распоряжения.

— Что-о?

«Сработало!» — подумал Аллейн.

— Распоряжения! Что ж, и я умею стоять в общей шеренге, — заявил генерал, а Аллейн, вспомнив, что очень похожую фразу уже слышал от Каррадоса, подумал, что в данный момент она как раз очень уместна. Было видно, что генерал готов встать в шеренгу.

— Прошу прощения, — сказал генерал. — Вышел из себя. Так всегда теперь. Несварение желудка.

— Ну, это может кого угодно вывести из себя, сэр.

— Вы-то, — заметил генерал, — собой владеете. Тогда продолжайте.

— Речь идет о вашем показании, сэр, что вы, возвратившись сюда, более уже не выходили. Возможно, есть кто-нибудь, кто подтвердил бы это показание.

И снова генерал показался удивительно смущенным.

— Свидетеля я вам предоставить не могу, — буркнул он. — Как я ложился в постель, не видел никто.

— Понимаю. Тогда, сэр, поклянитесь мне, просто поклянитесь, что, придя домой, более никуда не выходили.

— Но, черт возьми, прежде чем лечь в постель, я обхожу кругом площадь. Я всегда так делаю.

— В какое время?

— Не знаю.

— Ну, хотя бы предположительно. Через сколько времени после того, как вы возвратились домой?

— Какое-то время прошло. Я проводил девочку до ее комнаты, потом приказал приглядеть за ней служанке моей жены. Затем спустился сюда, выпил. Немного почитал. Потом, по-моему, вздремнул. Но как следует уснуть никак не мог.

— Вы не взглянули при этом на часы вот здесь, на камине?

И вновь генерал явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Мог взглянуть. Наверное, и взглянул. Честно говоря, я теперь припоминаю, что спал на ходу и отчего-то вдруг проснулся. Погас огонь, и было дьявольски холодно, — он поглядел на Аллейна и резко добавил: — Во рту было просто гнусно. Я же старая развалина и не люблю предрассветные часы. Как вы и сказали, я посмотрел на часы. Было половина третьего. Я сидел здесь, вот в этом кресле, и пытался настроиться на то, чтобы пойти и лечь спать. Не смог. Тогда и пошел пройтись вокруг площади.

— Но это же великолепно, сэр. Вы сможете дать нам информацию, в которой мы так нуждаемся. Не заметили ли вы случайно кого-нибудь, кто разгуливал по площади?

— Нет.

— И вам решительно никто не встретился?

— Констебль.

Аллейн поглядел на Фокса.

— Полицейский констебль Титеридж, — подтвердил Фокс. — Его рапорт у нас есть, сэр.

— Хорошо, — сказал Аллейн. — Когда вы проходили, сэр, мимо Марздон-хаус, начинали ли люди разъезжаться по домам?

Генерал что-то пробормотал про себя вроде того, что «вполне возможно», затем помолчал и сказал:

— Был дьявольский туман, ничего нельзя было разобрать.

— Да, ночь с густым туманом, — согласился Аллейн. — А не заметили ли вы в этом тумане капитана Мориса Уитерса?

— Нет! — с неожиданной силой выкрикнул генерал. — Нет, не заметил. Я с этим типом не знаком. Нет! — Наступила неловкая пауза, после чего генерал продолжал: — Боюсь, это все, что я могу вам сказать. Когда я снова вернулся, я лег в постель.

— Ваша жена к этому времени еще не возвратилась?

— Нет, — сказал генерал чрезвычайно громко. — Она не возвратилась.

Секунду помедлив, Аллейн вновь заговорил:

— Очень вам признателен, сэр. Теперь мы подготовим письменные показания на основе записей инспектора Фокса и, если у вас нет возражений, принесем их вам на подпись.

— Я… м-м… м-м-м… мне нужно будет просмотреть их…

— Конечно. А теперь, если это возможно, я бы хотел побеседовать с миссис Хэлкет-Хэккет.

Генерал снова вздернул подбородок, и Аллейн подумал, что сейчас опять разразится буря гнева. Но вместо этого генерал сказал:

— Очень хорошо. Я сообщу ей. — И он вышел из кабинета.

— Вот это да! — произнес Фокс.

— Таков Хэлкет-Хэккет. Каким был, таким остался, — сказал Аллейн. — Но почему, черт возьми, — и он почесал нос, — почему старикан так разволновался из-за своей прогулки по площади?

— Для джентльмена в его положении она выглядит совершенно естественной, — размышлял Фокс. — Ничего не понимаю. Я бы скорее подумал, что он из тех, кто не против по утрам прийти в норму возле Серпентина, [39] равно как и ночами прогуляться по площади.

39

Озеро в лондонском Гайд-парке.

— Этот бедный старикан — мерзкий лгун. Да и бедный ли он? Не сомнительный ли он тип? Будь он проклят! Какого черта он не дал нам своего прямого, ясного, надежного алиби? Сунулся на Белгрэйв-сквер, но не смог сказать ни точно когда, ни точно зачем, ни точно сколько времени там был. Что говорит констебль?

— Он не заметил ничего подозрительного. О генерале не упомянул. Я переговорю об этом с констеблем Титериджем.

— У генерала, наверное, железное здоровье, если он каждую ночь прогуливается вокруг Белгрэйв-сквер, — заметил Аллейн.