Смерть в белом халате

Иван Борисович погладил шершавый бок тумбы в том месте, где была наклеена фотография погибшего Славика. Рядом висела большая реклама новой программы, гвоздем которой было выступление Матвеева. Уголок плаката трепыхался на ветру, дрожа и прося помощи. Мужчина оторвал его и зачем-то положил в карман.

С афиши смотрело чужое лицо: молодое, привлекательное, с волевым взглядом – усовершенствованное лицо Ивана Борисовича. Единственное, что он узнавал на этом плакате – яркая одежда нарисованного циркача: красная рубашка с широкими рукавами и белые облегающие лосины. У ног афишного красавца, свернувшись кольцами, лежала огромная змея. «Шестиметровый удав Голиаф!» – гласила броская цветастая надпись. Внизу, мелким шрифтом было дописано: «Укротитель – И.Б.Матвеев». Иван Борисович закатил глаза и неожиданно для себя засмеялся. Засмеялся до боли в боку и дрожи в ногах. Он миллион раз видел эту рекламу, но никогда не обращал внимания ни на отсутствие сходства нарисованного человека со своим отражением в зеркале, ни на то, что авторы афиши сделали акцент на удаве, которого, кстати, зовут Гришей, а не Голиафом. Для зрителей звучное имя гигантской змеи значило больше, чем звание укротителя, которое, к слову сказать, рекламщики почему-то не указали.

– Это не я, – смеялся Матвеев, из глаз его катились слезы, и он был вынужден согнуться, чтобы немного уменьшить боль в боку. – Меня нет на плакате! А имя! Что оно значит? Ничего! Любой ловкач может назваться хоть Наполеоном, никто ничего не скажет! А Голиаф! – И он снова зашелся в приступе смеха.

– Иван Борисович! – раздался испуганный девичий голос. – Вам плохо?

Мужчина поднял голову и снова засмеялся. Его добрая знакомая Варенька вышла на крыльцо и зябко ежилась в накинутом на плечи ярком платке, в руке ее дымилась тонкая дамская сигарета. Девушка уже была готова к выступлению. Ее номер открывал программу – цыганские танцы были призваны разогреть публику, и Варенька с удовольствием демонстрировала прохожим широкую юбку с золотыми оборками и роскошные черные локоны.

Поняв, что с укротителем все в порядке, Варенька робко улыбнулась.

– Я подумала, вы умираете, – просто сказала она, когда Матвеев немного успокоился. – Пойдемте в цирк, здесь холодно.

Иван Борисович последовал за молодой цыганкой.

* * *

Он заперся в мужской гримерной. Артисты первого отделения уже переоделись для выступления, поэтому комната была в полном его распоряжении. Матвеев долго пудрил лицо, стараясь выровнять цвет и убрать круги под глазами, потом рисовал брови, подводил тушью глаза и, подумав, решил добавить немного румян.

«Только покойников так красят, – подумал он, глядя в зеркало. – Как труп».

Натянув белые лосины, заправив в них красную рубашку с широкими рукавами, он отправился в зверинец.

Своего подопечного Иван Борисович не видел с последней репетиции, которая состоялась через пять дней после несчастного случая со Славиком – больше недели назад.

Удав лежал в клетке. Этот шестиметровый поливочный шланг весил более пятидесяти килограммов. Точного веса Матвеев не знал, так как последний раз взвешивал Гришу полгода назад, а с того времени змея ощутимо прибавила в весе. Мускулистому укротителю волей неволей приходилось поддерживать физическую форму на должном уровне.

– Ну, как ты, Гриня? – спросил Иван Борисович, глядя в немигающие глаза удава.

Приблизившись к клетке, Матвеев протянул к прутьям ладони, чтобы удав смог узнать его. Гриша лениво шевельнулся и поднял голову; увидев знакомую ярко-красную рубашку, он замер. С каждым днем удав вел себя все активнее, постепенно выходя из зимнего оцепенения. Справляться с ним становилось все сложнее.

– Иван Борисович, я вам кофе принесла!

– Ах ты, моя цыганочка! – растрогался Матвеев, на душе его стало тепло. – Умница! Заботишься о старом пьянице! Спасибо!

Варенька покраснела и, потупив глаза, протянула укротителю белую чашку с горячим напитком. Эта традиция появилась примерно полгода назад, когда Иван Борисович нечаянно вылил кофе на юбку девушки. Он признался – крепкий напиток его бодрит, но пить он его не любит, так как не умеет готовить, а растворимая бурда из пакетиков годится лишь для самоубийц. Варенька не обиделась, выстирала юбку и перед каждым выступлением или репетицией стала угощать Матвеева кофе собственного приготовления, за что Иван Борисович искренне полюбил эту отзывчивую девушку с большими умными глазами.

– Вы совсем не старый, – сказала Варенька, – и вовсе не пьяница.

Укротитель засмеялся, отхлебнул горячий напиток и поморщился.

– Ты кофе солила? Впрочем, получилось необычно. А меня щадить не нужно. Мне всего сорок четыре, выгляжу на все пятьдесят пять, а чувствую себя – на все сто. Не процентов! Лет!

Мужчина кивнул цыганочке, как бы говоря, что тема закрыта, и, покосившись в сторону удава, заметил:

– Вот он – молодой. А ты иди, скоро начнется представление.

Варенька ушла, а Матвеев долго стоял рядом с клеткой, наблюдая за змеей. Гриша тоже смотрел на Ивана Борисовича, но в отличие от укротителя в его взгляде не было обреченности и усталости. В его взгляде вообще ничего не было.

* * *

Перед выступлением Матвеев не волновался, даже находился в расслабленном состоянии. Руки его казались невесомыми, в голове приятно шумело. Наверное, сказывалось утреннее напряжение и неожиданная разрядка, когда снежная глыба чуть не упала ему на голову.

Иван Борисович стоял за кулисами, ожидая, когда объявят его номер, и пытался изобразить на лице некое подобие улыбки.

– Заслуженный артист России Ива-а-ан Матвее-е-ев и его шес-с-стиметровый приятель – уда-а-ав Голиа-а-аф! – громогласно объявил конферансье.

Занавес распахнулся, Матвеев вышел на сцену.

Зрители зааплодировали, зашумели. Укротитель раскланялся и торжественно указал в сторону кулис, откуда два помощника вывезли большую клетку на колесиках, в которой, свернувшись кольцами, лежал Гриша.

Один из мужчин отошел в сторону и привычным движением вытянул рукав пожарного шланга. Второй, присев, отодвинул засов и резким движением распахнул дверцу. Удав поднял плоскую башку и выполз из клетки. Публика ахнула.

Помощник откатил металлическую конструкцию к кулисам. Матвеев остался с Гришей один на один. Мужчина со шлангом в руках, стоящие по периметру охранники и пять сотен зрителей не в счет.

Змея некоторое время внимательно смотрела на укротителя, затем поползла. Зрители затаили дыхание, было слышно, как шуршит чешуя огромного тела по красному ковру арены. Иван Борисович натянуто улыбался зрителям и не шевелился. Удав заполз на ногу и начал виток за витком подниматься по телу Матвеева, ища удобное место, чтобы сжать человеческую плоть в стальных объятьях. По мере продвижения Гриши, Матвеев аккуратно сдвигал змеиные кольца вниз и вверх, не давая змее приспособиться. Тело удава было тяжелым и казалось расслабленным. Укротитель чувствовал – Гриня движется быстрее обычного, руки едва поспевали освобождаться от смертельных объятий чудовища, силы иссякали. Матвеев подумал, что пора заканчивать представление, но тут же понял – он упустил момент. Удав напрягся и сжал кольца. Иван Борисович закричал от боли и потерял сознание.

* * *

Очнулся Матвеев уже в больнице. Выложенные голубым кафелем стены, одинокая, засиженная мухами лампа в шарообразном абажуре, свежевыбеленный потолок. Больше Иван Борисович ничего рассмотреть не смог, потому что голова его была тяжелой и не поворачивалась. Он шумно вдохнул и попытался поднять руку. Острая боль пронзила все его тело, он закричал, но из горла вырвался лишь сиплый выдох.

– Все хорошо, Ваня, – сказали ему негромко. – Не волнуйся!

В поле зрения укротителя появилось родное и любимое лицо жены.