Смерть в Галерее

Годолфин неспешно откашлялся. На его лине была все та же снисходительная полуулыбка.

— Я хотел завтра поговорить с тобой об этом, — сказал он. — Но здесь, пожалуй, даже удобнее. Фрэнсис тоже должна это услышать. Я очень тщательно все изучил. Я тебя предупреждал, что не буду стоять в стороне. И пришел к весьма интересным выводам. Теперь послушай, Филд. Ты можешь нам довериться, ведь мы все на твоей стороне. Мы тебе ничего не сделаем, но надо же это все как-то выяснить. Ты убил Роберта?

Дэвид сидел удивительно прямо. Его лицо окаменело, а в темных глазах появился огонь, который испугал Фрэнсис.

— Дорогой мой, — наконец, сказал он. Годолфин наклонился к нему, энергичный и готовый помочь, как в старые добрые времена.

— Это не ответ.

Дэвид встал. Палка Годолфина стояла рядом со стулом, и Дэвид выразительно на нее посмотрел.

— Я был бы тебе очень признателен, если бы ты на минуту мне ее одолжил, — отрывисто сказал он. — Мне кажется, ты напрашиваешься на хорошую взбучку.

— И все-таки ты не ответил мне. Дэвид повернулся к Филлиде.

— Он что, весь вечер такой? — начал он и запнулся, увидев тень на ее лице. Он покраснел и вопросительно посмотрел на застигнутую врасплох Фрэнсис. Несколько мгновений он не сводил с нее глаз, а потом рассмеялся. — Бог мой, — весело сказал он. — Жизнь полна маленьких сюрпризов. Нет, Долли, я его не убивал.

— И все же ты был последним, кто его видел. Ты вышел из зеленой гостиной и сказал Фрэнсис, что Роберт собирается прогуляться. Это всем известно.

Он говорил осуждающим, назидательным тоном и в порыве благородного негодования не заметил, как почти улегся на стол.

— А-а, я думал, что он собирался прогуляться. Черт возьми, я принес ему шляпу и пальто из прихожей. — Последнее признание вырвалось прежде, чем он сам осознал его смысл, и он замолчал.

Годолфин быстро перевел дыхание.

— Ты принес ему шляпу и пальто?

— А-а, и, черт возьми, в этом ничего такого нет. Я принес его шляпу и пальто и бросил все это на столе.

— Почему?

— Потому что он сам меня об этом попросил.

— И ты действительно думаешь, что кто-то этому поверит?

— Нет. Именно поэтому я об этом никому и не говорил. Но все было именно так.

Годолфин скользнул назад в свое кресло.

— Тебе стало бы намного легче, — вкрадчиво сказал он. — В конце концов, мы все на твоей стороне. Мы все знали, что Роберт из себя представлял, и мы все знаем, что ты, когда злишься, совершенно теряешь голову. Дай нам шанс помочь тебе.

Дэвид прислонился к двери. Он выглядел таким высоким в вечернем костюме. Он стоял, держа руки в карманах, и его подбородок был высоко поднят.

— Почему? — помолчав, сказал он. — С какой стати, черт возьми, я должен был убивать беднягу? Да, мы с ним говорили о нашей с Фрэнсис помолвке. Но Роберт абсолютно ничего не решал, он совершенно ничего не мог изменить. Он не Мэйрик, и он не мог ей запретить. Девушка белая, свободная, и ей уже есть двадцать один год.

Годолфин еще раз посмотрел на Филлиду, чтобы убедиться в благосклонности аудитории.

— Дэвид, — сказал он. — Предположим, вы с Робертом поругались там в гостиной. В доме было темно и тихо. И, предположим, Роберт тебя чем-то задел. Ты увидел его злобное высокомерное лицо и этот самоуверенный взгляд и понял, какой он самодовольный, тупой осел. И ты решил с ним рассчитаться, ну, например, рассказать все о нас с Филлидой.

Годолфин прервал свою обвинительную речь. Все не сводили с Дэвида глаз. Он был бледен. Дружелюбие исчезло с его лица, как будто его смыли влажной губкой.

Годолфин неумолимо продолжал.

— Предположим, ты рассказал ему о его собственной жене. Ведь ты знал обо всем. Ты был единственным гостем на свадьбе. А потом, когда ты понял, что наделал, и увидел, как он это воспринял, когда ты понял, что теперь будет с Филлидой, и что ваша помолвка с Фрэнсис полетела ко всем чертям, предположим, тогда ты потерял голову… как ты обычно это делаешь, сам знаешь… и ты его убил.

— Наверное, зубочисткой.

Годолфин пожал плечами.

— Норрис говорит, на столе всегда лежала острая тонкая пилочка. Он не помнит, когда и куда она пропала. Как бы там ни было, у тебя была целая неделя, чтобы от нее избавиться.

Дэвид рванулся к нему.

— Не слишком ли у тебя богатое воображение? — вспыхнул он, но на этот раз его голос был уже не таким уверенным.

— Если будешь хорошо себя вести, я расскажу тебе, как все было дальше.

— Дэвид, Боже мой, — Филлида больше не могла слушать.

Дэвид резко встал, не обращая на них обоих внимания. Он смотрел на Фрэнсис.

— Идем? — решительно спросил он. Она встала и направилась к нему.

— Не сердись на меня, — сказал Годолфин. — Вы оба должны нам доверять. Я могу тебя понять. Но неужели вы не понимаете, той ночью это сделал кто-то из вас, из тех, кто живет в доме. Это очевидное вранье просто выводит меня из себя.

Дэвид взял Фрэнсис за руку и потянул ее к выходу.

— Идем? — повторил он.

Они молча вышли из ресторана. Свободным оказался только какой-то старый кэб, жесткая развалина без рессор, в которой пахло, как в сундуке со слежавшимся бельем.

Накрапывал мелкий дождик, и Фрэнсис совсем приуныла в уголке, пока они тряслись по широким скользким улицам. Она сидела в полном оцепенении, скрестив на коленях руки, устремив невидящий взгляд на пляшущую вереницу огней впереди.

В конце Бонд-Стрит они попали в пробку, и наконец, он хрипло спросил:

— А что ты обо всем этом думаешь?

— О чем?

— Как о чем? Виновен я или невиновен? Фрэнсис закрыла глаза и печально сказала.

— Я ни о чем не думаю. Только о том, что я люблю тебя.

Он ничего не ответил, и Фрэнсис почувствовала себя совсем несчастной. Она все разрушила, разрушила их отношения, еще такие хрупкие, да и, наверное, всю свою жизнь. Теперь Дэвид уйдет, и ничего с этим не поделаешь. Исправить уже ничего нельзя. Кэб прополз еще метра два, и свет уличного фонаря залил маленькую обитую кожей кабину. Дэвид потянулся к ней, она обернулась и увидела неподдельный ужас в его глазах.

— Это удар ниже пояса, графиня, — сказал он. — Ты это понимаешь?

— Да, — упрямо сказала она. — Мне совершенно безразлично, убивал ты Роберта или нет. Мне совершенно безразлично, сколько дюжин любовниц у тебя было, и где ты научился так ловко обращаться с женщинами. Мне все это совершенно безразлично. Мне даже не интересно. Мне все равно.