Смерть в мансарде
Шрифт:
— Да ладно оправдываться! — Дмитрий был сердит на себя: покраснел, как барышня. — Я чувствую, ты что-то узнал о деле? Или нет?
— Есть один штришок, странный вроде бы. Я, конечно, наводил разговор на поручика. Галина все хотела забыть о нем, а я вновь возвращался, спрашивал, ну, будто ревную. Она слово за слово много о нем рассказала, но все обычное. А вот одно… В общем, два раза она слышала, как он, по ночам, спящий, говорил по-немецки.
— На немецком языке? — поразился Дмитрий. Это было неожиданно. Ожидал услышать что угодно, хотя толком и не знал что. Но этого… К чему бы?
А Николай подхватил:
— Точно, на немецком. Ну ладно бы один разок — может газет начитался или там книгу какую. А то через время, в другую ночь — опять. И так — Галя говорит — шустро
— Он-то может и знать, работает в таможне.
— Смотри… — Николай глядел пытливо и тревожно. — Чуется мне, есть тут над чем подумать.
— К чему бы это, к чему?!.. — Митя вдруг заволновался, дыхание стало прерывистым, в висках запульсировала кровь. Что-то, что-то он должен вспомнить! Все, вспомнил.
— Знаю! — выдохнул он. — Смотри, Коля! — Он выхватил из кармана газету, лихорадочно развернул. — Ты просил прошлый раз, чтобы я принес газету, которая была в руке у Жени, хотел сам ее просмотреть. А теперь я знаю, что нужно там искать. Вот заметочка. Она отчеркнута, будто ногтем. Я и сам на нее обратил внимание, но никак ни с чем не мог связать. А теперь, кажется, связь есть!
Николай заглянул туда, куда Митя возбужденно тыкал пальцем:
— Дай-ка прочту.
— Ты вслух, вслух читай!
Кожевников согнул газету удобнее и в нижнем углу прочитал маленькую заметку: «В городе Саратове задержан за бродяжничество назвавшийся колонистом Супрасельского общества Белостокского уезда Гродненской губернии Вильгельмом Мейстером. Приметы задержанного: около 19 лет, росту 2 аршина 2 1/2 вершка, волосы русые, усов и бороды нет, глаза голубые, нос прямой, лицо бледное, овальное, на левой голени глубокая язва, страдает туберкулезом легких и кости. Лицам, которым известно происхождение и звание задержанного, довести до сведения».
Еле дождавшись, когда Николай произнесет последнее слово, Митя выхватил у него газету.
— Видишь, этот задержанный немец! Не знаю еще, какая тут связь, но она есть! Я чувствую!
Николай снова заглянул в заметку, повторил: — Вильгельм Мейстер. Да, бедный парень, совсем больной… А зацепочка есть, точно!
— Спасибо тебе, Коля! — Дмитрий заторопился. — Я пойду. Потом заскочу к тебе, расскажу… Вечером. Или завтра. Все, побежал!
И он в самом деле чуть ли не побежал к кованым воротам.
…Викентий Павлович был доволен. «Сработала армейская разведка!» — подумал он, вспоминая, как намекнул племяннику на товарища, лежащего в том же лазарете, где работала и Акимчук. Дмитрию же он сказал:
— Я получил ответ из Саратова: бродяга еще там. Телеграфировал в тамошнюю полицию, чтоб придержали его до твоего приезда. Может и будет толк из твоего частного расследования. А за поручиком пока присмотрим.
В кабинете господина Петрусенко было прохладно: густой плющ, обвивая окно, не пропускал солнце.
— Спасибо, дядя. Я уверен, что толк будет.
— Давно не было такого жаркого лета в наших краях. — Викентий Павлович вытер платком шею и затылок, прищурился. — Знаешь, милый, дело это уже закрыто, но я документы попридержу. Покопайся, коль у тебя есть сомнения. Это вроде летних практических занятий тебе будет. Я и в Саратов сообщил, что приедет юрист-практикант.
Впрочем, Петрусенко уже не впервые давал племяннику возможность попрактиковаться в реальном криминальном расследовании. Три года назад Митя Кандауров, студент-первокурсник, был «внедрён» дядей в число служащих «Гранд Отеля». В то лето там, в новой современной городской гостинице, происходили странные события — было совершено три преступления в одном месте и в один день. Викентий Павлович вёл это расследование, ему нужно было установить связь между этими, на первый взгляд разными, происшествиями. Митя стал работать в «Гранд Отеле» посыльным. И узнал одно из ключевых для разгадки обстоятельств: украденная драгоценность принадлежала первой жене убитого. Ниточка потянулась… Викентий Павлович считал, что племянник сработал хорошо. Пусть уже и теперь поведёт расследование — возобновит свои навыки. Тем более, что на этот раз у парня есть и своя личная заинтересованность
в разгадке смерти девушки…Глава 7
Если часовой механизм отлажен когда-то руками отличных мастеров, он будет работать и тогда, когда пыль проникнет в корпус или ржавчина тронет колесики. Они, хоть и туго, хоть и со скрипом, но будут крутиться. Секунды и минуты станут давать сбой, но давняя надежная наладка еще долго не позволит остановиться сложной конструкции… Вот так в то жаркое лето работала и российская железная дорога. Война и потрясения внутренней жизни выбивали ее из ритма. Обшарпанные вагоны шли переполненными, плохо убирались, во втором классе уже почти не подавали чаю. На забитых людьми станциях никому не нужные пассажиры ожидали опаздывающие поезда в надежде на свободные места. Но все же дорога работала, и почти на всех вокзалах колокольчик отбивал отправление, и, в конце концов, все уезжали туда, куда им было нужно.
Департамент полиции являлся той организацией, которая обладала реальной властью. Поэтому Дмитрий Кандауров ехал в далекий Саратов с удобствами и даже, по его мнению, с излишней роскошью. Впрочем, ему это нравилось. Маленькое купе в специальном вагоне было уютным и, что самое главное, принадлежало ему одному. Он много читал, а еще больше думал о предстоящей встрече. Строил самые разные предположения, представлял как начнет разговор, додумывал, кем может оказаться его будущий собеседник, дофантазировывался Бог знает до чего, злился на себя и вновь брался за книгу.
Ехали долго. В Воронеже их состав на целые сутки загнали в тупик: на станции митинговали и буянили солдаты. День простояли и на большом железнодорожном узле Поворино — пропускали воинские эшелоны. По перрону ходили женщины с горячими вареными картошками и кукурузою, помидорами, огурцами свежими и малосольными. Митя купил немного вишен, ничего другого не нужно было. При их вагоне имелся свой ресторанный зал, где кормили отлично.
Уже в первые полдня поездки немногие пассажиры пригляделись друг к другу и, собираясь на обед или ужин, раскланивались. Разговор, начинавшийся за одним столиком, подхватывался за другим и скоро становился общим. Это уже стало знамением времени: горячие, переходящие в спор разговоры о том, куда же катится страна, кто спасет ее, что делать и какой путь избрать — западный или национальный… Митя в этих дискуссиях не участвовал, торопился поскорее поесть и уйти к себе. В печенках у него сидели все эти дилетантские политические прогнозы, где каждый из говорящих убежден, что прав только он! Ни одна студенческая вечеринка, ни одно собрание — будь оно даже на тему: «Любите домашних животных», ни одна встреча с друзьями или родственниками не обходилась нынче без словесной политической драчки. Поначалу он тоже с горячностью кидался в подобные споры, доказывал свое понимание происходящего. Но постепенно разочаровался, понял, что ни толку, ни истины не выговорить. Болтуны с пеной на губах и неистовством в глазах стали раздражать его. «Дело надо делать!» — думал он, уходя от подобных разговоров.
Он не был ретроградом и ханжою, считал, что многое надо менять в государственном устройстве. Чиновничество, завязанное в единый бюрократический узел, взятки и прожектирование, власть денег и беззащитность обычного человека — все в последние годы стало таким наглым, бесстыдным, пытающимся убедить всех, что это и есть норма жизни. Самого Мити многое не касалось, но он жил среди людей, был чуток, зорок, душевен. Но вот с чем он никак не мог согласиться, так это с расшатыванием основ, традиций и призывами к смене власти. Он был убежден, что без сильной и единой власти все рухнет. Монарх, имя и образ которого он берег в сердце, не был, по его мнению, крепок духом. Так тем более надо поддержать его, укрепить трон, окружить умными и преданными людьми, изгнать мракобесов! И тогда вернется к державе слава и мощь, сами отпадут пиявки от ее здорового тела, воинский дух окрепнет. А то ведь что делается! Солдат за Отчизну стоять отказывается, с врагом братается… Когда было такое на Руси? Вон они, за окном, плоды сей гибельной идеи: застрявшие на станции эшелоны, злые митингующие солдаты…