Смерть в осколках вазы мэбен

— Нет. — Я покачала головой, убирая небольшой сверток в сумку.

— Тогда до свидания. У меня и так много дел.

Ну и ну! Такого грубияна только поискать. Что за неотесанный тип! Хоть бы спасибо сказал. И как только Карчинский мог с ним общаться? Хотя и сам художник с немалыми странностями. Хорошо, что поручение я уже выполнила и теперь с чистой совестью могу возвращаться домой.

Я покинула негостеприимный кабинет, миновала пустую приемную, прошла коридорчик и снова оказалась в галерее. Теперь я могла идти не спеша (торопиться-то все равно некуда) и любоваться удивительными панно. Одно мне понравилось больше других. Огромный цветущий луг, весь усыпанный разноцветными искорками, и несколько девушек, которые разбирали венки. И все это так удивительно живо. Красивые цветы, похожие на маленькие звездочки, и девушки, напоминающие цветы в своих просторных одеяниях. Это было единственное панно с изображением людей, на других поднимались суровые горы с белоснежными вершинами, пенилась вода водопадов, да туман слегка окугывал долины. Я еще немножко посмотрела и хотела уже идти дальше, как возле одного панно остановился мужчина. Он стоял и неторопливо рассматривал каждую деталь панно. Но вот он слегка обернулся, и я чуть не вскрикнула. Художник-авангардист Станислав Иванов собственной персоной находился сейчас в Центре корейской культуры.

Тысячи мыслей толклись у меня в голове. Я оказалась здесь случайно, потому что меня попросил об этом Карчинский. Но что делает здесь он? Какое-то очень странное совпадение. И мне оно весьма не понравилось. Я уже хотела незаметно уйти, как Иванов обернулся и увидел меня.

— Леда! — воскликнул он. — Вот так сюрприз! Стойте там, я сейчас к вам поднимусь.

Как бы не так! Я со всех ног бросилась по галерее, вспомнив, что мы с молодым азиатом поднимались сюда по лестнице. Ага, вот, кажется, и она. Я торопливо стала спускаться вниз и наткнулась прямо на Иванова.

— Вы чего-то испугались? — мягко спросил он. — Не нужно бояться. Теперь я рядом и помогу вам преодолеть любые страхи.

Одной рукой он прижимал меня к себе, а другой мягко гладил мои волосы, и не успела я опомниться, как он уже целовал меня. Художник-авангардист Станислав Иванов в Центре корейской культуры в Москве.

Глава 18

– Перестаньте! — Я отстранилась. — Что за глупости?

— Простите, — Иванов немного смутился. — Просто я очень обрадовался, когда увидел вас здесь. Для меня эта встреча оказалась полной неожиданностью.

— Для меня тоже, — призналась я, — но это совсем не повод, согласитесь, чтобы вот так набрасываться на меня.

— Простите, — повторил он. — Что я могу сделать, чтобы вы перестали сердиться?

— Помогите мне выбраться отсюда, — попросила я, — а то я в три секунды заблужусь в этих пустых коридорах.

— Конечно, — он кивнул, — пойдемте.

И он повел меня по коридору, затем мы спустились по лестнице, миновали холл и снова спустились вниз.

— Здесь, в подвальчике, находится бар, — пояснил Иванов, — давайте немного посидим, отдохнем. Или вы торопитесь?

— Нет, — я посмотрела на часы. — Нет, пока не тороплюсь, а выпить чего-нибудь и в самом деле не помешает.

— Чудесно, — подхватил Иванов. — Это замечательно.

В баре, как во всем здании, было пусто.

— А вы сами-то что здесь делаете? — поинтересовалась я.

— Я приехал в Москву, — спокойно ответил Иванов, отпивая из бокала, — когда начались Дни корейской культуры. Дальний Восток интересует меня давно, и я всегда бываю здесь, если приезжают японцы, китайцы, вьетнамцы, корейцы. В общем, мне нравится, когда Дальний Восток становится чуточку ближе. Кто-то с ума сходит по Америке, подавай ему все западное, кто-то ищет экзотику на Ближнем Востоке, а меня вот интересует Дальний. А что в этом плохого?

— Вообще-то ничего, — призналась я. — Помню, как на выставке вы много интересного мне рассказывали. Дальний Восток, наверное, затягивает?

— Не то слово, — кивнул Станислав. — С каждым разом ты чувствуешь, что он открывает тебе все новые и новые тайны. Становится ближе и понятнее. А знаете, Леда, все люди, по большому счету, делятся на три категории. Одни органически не могут принимать чужую культуру, она кажется им непонятной и безобразной. Такие люди могут существовать только на своей почве, среди своего народа, пользуясь только своим языком. Все остальное для них по-настоящему чужое, и они его решительно отвергают. Другая категория — это те, кто воспринимает чужую культуру как данность. То есть своя культура близка и понятна, а из другой можно взять что-то полезное для себя. Но она все равно остается чужой, и относиться к ней можно только равнодушно. А вот третья категория — это те люди, что готовы принять чужую культуру, они не считают ее неприемлемой для себя, напротив, стараются как можно больше взять из нее, чтобы обогатить свой внутренний мир.

— Вы относитесь именно к третьей категории, — проговорила я. — Можно даже и не сомневаться.

— Вы тоже, — ответил художник, — хотя, возможно, сами еще этого не понимаете. А знаете, как можно легко распознать людей всех этих трех категорий? — Он сделал паузу.

— И как же? — поторопила я его. — Не тяните.

— Легко, — он улыбнулся. — Первые никогда не могут правильно произнести чужое имя или чужое название, обязательно исковеркают. Вторые могут и не ошибиться, но при этом будут смеяться, а вот третьи с легкостью произносят даже самые трудные имена и названия, и смеха у них это не вызывает.

— Ну и теорию вы разработали. — Я смеялась. — Конечно, за отсутствием чего-то лучшего сгодится и эта, но мне кажется, что вы слишком категоричны в своих выводах. Все может оказаться и совсем не так.

— Вероятно, вы правы, — он засмеялся вместе со мной, — но знаете, Леда, я ведь не на пустом месте построил свою теорию. Это результат многих лет наблюдения за людьми.

Давайте еще выпьем? — предложил он и, не дожидаясь моего согласия, отправился к стойке.

— Так вы, значит, еще и за людьми наблюдаете, — этими словами я встретила его, когда он вернулся, — и делаете это, наверное, исподтишка, чтобы они ничего не заметили. Вы, оказывается, вуаерист, мистер.

— Все люди в какой-то степени вуаеристы, — ответил он, забирая мою руку и чуть сжимая пальцы, — а что в этом плохого? Мы смотрим на других, оцениваем их, чтобы лучше понять самих себя.

— Ой, — я притворно сморщилась, — только не надо меня грузить всей этой философией! Давайте поговорим лучше о чем-нибудь приятном. Или интересном. Или смешном. Вы знаете какую-нибудь смешную историю?

— Знаю, и немало, — он кивнул. — А может, мы с вами будем чередоваться? Так, бокалы почти пусты, надо их снова наполнить.

— Я пас, — для верности я прикрыла рукой пустой бокал. — Мне еще ехать, а в пьяном виде, согласитесь, это весьма тяжело. Особенно когда трясет и мотает.

— Ехать? — Художник с удивлением посмотрел на меня.

— Конечно, — я кивнула. — В Москве мне больше делать нечего, поэтому, — я посмотрела на часы, — через пару часиков я отбываю в родной Питер.

— Уже? — огорчился художник. — А вам обязательно нужно уезжать? Может, все-таки задержитесь? Мы бы погуляли вечером по Москве, а потом…

— Что потом? — спросила я. — Бегали бы, высунув язык, в поисках места в гостинице?

— Зачем же? — Он улыбнулся и кончиками пальцев коснулся моей щеки. — Я же говорил вам, что сам коренной москвич и в Петербург переехал всего несколько лет назад. Здесь у меня осталась квартира родителей. Поэтому мы отлично сможем устроиться там.

Вот только этого мне не хватало! Только этого! Ночь в чужой квартире, да еще и с чужим мужиком, который, видимо, не станет разводить церемонии, а прямо и конкретно приступит к делу. То есть к моему телу. Нет уж! Не скажу, что я такая уж святая и всего одного мужчину знала, десятка три наберется за всю мою сознательную половую жизнь, но сейчас меня как-то на других не тянет, тем более что Герт всегда под боком. В последние три года отошла я от всех этих скоропалительных романов. Не нужно мне приключений на свою… Ладно, что он там распинается?