Смерть в осколках вазы мэбен

Мы говорили с ним больше часа в машине и все выяснили до конца. Какое счастье! Герт ни при чем! И как я только могла его заподозрить? Воронцов виноват. Сбил меня с толку, а теперь уже ничего не поделаешь. Но мы с Гертом помирились и больше, я думаю, вообще не будем ссориться. Не выношу, когда между людьми существуют недомолвки. И он поклялся, что с этих пор между нами никаких недомолвок не будет. Надеюсь, что он сдержит свое обещание. А еще он посоветовал мне оставить мою газету и поискать место поприличнее. Как ни странно, но его совет я не приняла в штыки. Наверное, последние события так меня достали, что даже собственная редакция, в которой я проработала десять лет, опротивела. Ничего, я подумаю и над этим предложением.

А маман, разумеется, была в своем репертуаре. Она выслушала все объяснения, строго поджав губы, и сказала:

— Тебе, Лида, давно пора перестать так легкомысленно относиться к жизни. Если задумала выходить замуж, то надо это довести до конца. Свадьба так свадьба. Но и потом не тянуть, а родить ребенка. Тогда и мировоззрение у тебя изменится, и ты станешь мыслить по-другому. Ты не беременна? — с подозрением спросила она.

Я ошеломленно посмотрела на мать и пожала плечами. Вот так вопросец! А Герт не выдержал и заржал, но под суровым взглядом моей родительницы сумел взять себя в руки и снова стать серьезным.

— Мы постараемся, — придушенным голосом выдавил он, — обязательно, и ребенок у нас непременно будет.

Маман кивнула, но развивать эту тему дальше не стала. Я вздохнула с облегчением, Герт, видимо, тоже.

* * *

Неделя пролетела незаметно. Я приходила в себя, наведывалась в редакцию, но чисто формально. Происходило что-то странное. Казалось, что Пошехонцева совсем перестали интересовать дела, и газета выпускалась только благодаря его заместителю. Тамара Сергеевна ни на кого не давила, ни на кого не нажимала, но все прислушивались к ее мягкому голосу. Материалы сдавались в срок, «Вечерние новости» продолжали регулярно появляться у читателей.

На удивление всем, притих Гузько. Нет, он все еще продолжал носить костюмы и пробовал держаться молодцевато, но в глазах появилось выражение тоски, как у побитого пса. Он больше, чем обычно, походил на выгнанного из дома сенбернара. Мне не хватало Лильки, не хватало привычных монбланов мусора на столе, а также острых замечаний Ирочки Кривцовой. Она отправилась в очередной отпуск куда-то за границу.

Жизнь входила в привычную колею, но что-то не давало мне покоя, настойчиво подтачивало изнутри. Я все время думала об этих убийствах и была убеждена, что выпустила из виду что-то очень важное.

Я медленно шла по парку, с удовольствием вдыхая влажноватый воздух. Конечно, мне сильно нагорит, если Герт узнает, что прогуливаюсь здесь одна. Но я ведь не собираюсь забираться далеко. Наоборот, гуляю по дорожкам, где полно народу с собаками, а на лавочках еще судачат пенсионеры. А вон стайка девчонок примостилась, а чуть дальше группа ребят с магнитофоном. Школьники, и даже не из самых старших классов.

Настроение у меня было отличное, и я спокойно продолжала идти дальше. А вот и пустая скамейка, можно немного передохнуть.

Я уселась поудобнее, закинув ногу на ногу. Потянулась к карману, чтобы достать сигареты, но почему-то передумала. И так хорошо. Как мне все-таки нравится запах опавшей мокрой листвы. Можно представить, что находишься в настоящем лесу. А что, если уговорить Герта и выбраться в настоящий лес! Съездить бы с ним за город, в пригороде еще попадаются отличные места, не все успели застроить дачными массивами. Или взять недельку-другую за свой счет и махнуть с ним в Карелию или на Вологодчину. Вот где настоящая красота! Пока еще не очень холодно. А то через месяц задует сиверко, и никуда уже не выберешься.

— Можно? — раздался рядом со мной голос. — Вот мы и встретились снова.

Я повернула голову, но не сразу узнала обращавшегося ко мне человека. В самой обычной камуфляжной куртке, какие сейчас носят многие, в темных штанах и грубых солдатских ботинках. В кепке и почему-то в темных очках. Но голос… Пожалуй, я узнала его только по голосу.

— Это вы, — проговорила я. — Неужели вы меня запомнили?

— А ты думаешь, что у меня в старости совсем память отшибло? — Он хрипловато засмеялся. — Так я еще и не такой старый, как тебе кажется.

— Я не это хотела сказать, — слабо пискнула я.

— Знаю, — он махнул рукой. — Не обращай внимания. А тебя я помню, и как в кафе с тобой разговаривали, и про твоего брата. Скажи, ты знаешь, что такое красота? Только настоящая красота, безо всяких подделок.

— Не уверена, — я покачала головой. — Красоту все воспринимают по-разному. Что для одного потрясающе красиво, идеально красиво, другому может казаться банальным, заурядным. Красоту каждый чувствует своей душой. Иногда можно замереть возле маленького листочка с капелькой дождя на черенке, иногда можно задохнуться от восторга, глядя в бескрайнее звездное небо, или плакать от радости, идя по берегу, когда ветер гнет деревья, а на берег накатывают серые волны… Да мало ли. Просто это остается в памяти на всю жизнь, и ты вспоминаешь, что видел кусочек прекрасного.

— А в человеке?.. — тихо спросил он. — Ты веришь, что человек может быть очень красив?

— Верю, — я кивнула. — Только это, как ни странно, не связано с внешней красотой. Или, может быть, я таких людей не встречала. Но смотришь на человека и вдруг понимаешь, что он действительно красив. Мне казалось раньше, что это придумали поэты и писатели, что человек может быть красив внутренне, а какой он внешне, совсем неважно. Но получается, что они правы. Красивым по-настоящему бывает тот, в ком есть какая-то внутренняя чистота. Сейчас трудно это заметить, люди чаще всего измотаны, закрыты. Но я иногда бываю в командировках, смотрю на стариков, в них это есть. Или в детях, пока они еще не столкнулись с этим лживым миром и не научились лгать.

— Сама придумала? — спросил он, совсем как несколько дней назад Иванов. — Занятно мыслишь.

— Так говорил один мой приятель-философ. — Разговор напоминал почти дубль того, предыдущего.

— Да, — Старый рокер мотнул головой. — Действительно, так мог сказать только философ. Он умер?

— Не знаю, — я растерялась. — Уехал в Сибирь, а больше я о нем не слышала.

— Значит, умер. Такие слова мог сказать только обреченный.

Он тяжело поднялся, пребывая в глубочайшей задумчивости, даже отрешенности. Я не знала, о чем думал этот человек, проживший долгую и, в общем-то, никчемную жизнь. Может быть, о своем одиночестве, которое является единственным его спутником на закате лет? Невольно он вверг и меня в состояние отрешенности, и, возможно, поэтому я не сразу заметила сверток, по рассеянности оставленный им на скамейке. Старый рокер уже исчез, и мне пришлось взять сверток с собой… Какое-то странное чувство охватило меня, когда он оказался в моих руках. Я заспешила к выходу из парка. Почему этот человек всегда говорит загадками? И почему он вдруг заговорил о красоте? И еще мне хотелось узнать, что в таинственном свертке. Но хватило сил не развернуть его до самого дома.

* * *

Я сидела и не отрываясь смотрела на вазу мэбен, которая стояла на столе. Невероятно! Мысли прыгали, как мячики от пинг-понга. Ваза мэбен! Широкое тулово и вытянутое узкое горлышко, которое предназначено всего лишь для одной-единственной цветущей веточки сливы мэхва. Какое изящество линий, какие странные впадинки, по ним так и хочется провести кончиками пальцев, коснуться каждой неровности, каждой выпуклости, чтобы подняться к самому горлышку.

Ваза мэбен! Я вздрогнула. «Я наконец-то получила ее, — прозвучал в памяти голос. — Я всегда получаю то, что захочу». И тут же другой: «Убийца забрал вазы». Я вскочила и бросилась к телефону. Только бы Воронцов был на месте!