Смерть в прямом эфире

Гуров подмигнул Станиславу, тот махнул рукой и отвернулся. Орлов спросил:

— У тебя имеется конкретный план?

— Только стратегический и тактический, конкретный появится в последнюю минуту, когда карта ляжет.

— Излагай.

— Я допускаю, он сильнее каждого из нас в отдельности. Видимо, он из КГБ, "ликвидатор", прошедший специальную подготовку, имеющий многолетнюю практику. На этом вся его сила и кончается.

— Тебе мало? — не удержался Станислав. — А я с ним стыкаться во дворе один на один и не собираюсь. До этого может дойти, но к тому моменту он уже будет не тот. ОН один, а нас много. Он будет ждать один, мы будем ждать вместе. Силы человека не беспредельны, скоро он начнет уставать, будет хуже спать, пользоваться таблетками. Он не пьет — скоро захочет выпить. Мы будем меняться и ему угрожать. Он прекрасно знает, у нас против него ничего нет. Но раз засек наблюдение, два засек... Раз столкнулся с сыщиком, два столкнулся... И начинают появляться бредовые мысли. Нет у них ничего, но они не сумасшедшие, чего же пасут, встречают, провожают?.. Значит, чего-то я не учел, что-то у них есть... И тогда он достает пистолет... И к тому моменту он должен быть абсолютно уверен — цель у него лишь одна. Полковник Гуров. Если его ликвидировать, вся цепочка рассыплется. И он станет свободен.

— Я могу согласиться, что оперы вышли на законсервированного "ликвидатора" бывшего КГБ или ГРУ, — неторопливо начал Орлов. — Но что именно он застрелил Голуба, отнюдь не факт.

— Киллеры такого класса в каждом подъезде живут? — скрывая усмешку, спросил Гуров.

— Я вас, полковник, не перебивал, — довольно резко ответил Орлов. — Приказываю. Подозреваемого негласно сфотографировать. Фотографию показать каждому сотруднику телевидения, работающему на этаже, где расположена гримерная. Если вы получите подтверждение, что данного человека в коридоре видели, тогда работайте. А иначе все это фантазии и пустая трата времени.

Приказ генерала выполнили, через два дня оперативники выявили трех человек, которые видели Пузырева неподалеку от гримерной. Какого числа и в котором часу, никто сказать не мог. Но это уже значения не имело. "Добро" начальника главка на разработку подозреваемого было получено.

В одном из находящихся в Москве посольств отмечали национальный праздник. С российской стороны присутствовали министр иностранных дел и один из первых вице-премьеров, который получил личное приглашение посла и не мог ответить отказом.

В принципе, все а-ля фуршеты похожи друг на друга. Женщины в макияже, в бриллиантах, с тренированными улыбками. Мужчины в смокингах, свежевыбритые, каждый обаятелен в меру природных возможностей. Преобладает английская речь, но слышна и французская, реже немецкая и русская.

На подобных приемах немногие преследуют деловые цели — с кем-то договориться о встрече, напомнить о своем существовании, большинство присутствующих лишь "отбывают номер". Здесь же, конечно, и различные спецслужбы, но редко у кого из разведчиков имеется какая-либо цель, они присутствуют потому, что положено. Здесь говорят что угодно, кроме правды, исключение составляют замечания о погоде либо о здоровье.

Наш первый вице-премьер, для краткости будем называть его просто — чиновник, откровенно скучал. Человек по своей природе активный, он не умел бездельничать, не любил светских раутов. Ему было с кем и о чем переговорить по делу, но он знал, что это совершенно безнадежно: стоит начать разговор, как в него вмешаются люди посторонние, возможно, опасные.

Он стоял в одиночестве с бокалом белого вина в руке, разглядывал присутствующих, в особенности дам, и отнюдь не потому, что являлся ярым поклонником слабого пола, просто на женщин приятнее смотреть. Он ждал, зачем-то посол пригласил его, по протоколу присутствие вице на таком приеме было необязательным, даже странным.

Рядом двое незнакомых мужчин разговаривали по-французски, он не знал этого языка, но догадывался, что беседа носит веселый, беззаботный характер. Один из них, судя по смуглому лицу южанин, сказал нечто шутливое, поклонился и отошел, второй повернулся к чиновнику, улыбнулся и произнес на чистом, явно родном, русском языке:

— Добрый вечер, вы без супруги?

— Добрый вечер, у нее легкая простуда.

— Я временно замещаю Владимира Леопольдовича, он прекрасно себя чувствует, просил кланяться.

— Спасибо, приятно слышать. — Чиновник невольно напрягся, так как незнакомец назвал имя-отчество арестованного Грека, с которым он и виделся-то всего дважды.

— Да, погода. Терпеть не могу осень.

— Я тоже, однако Александр Сергеевич писал: "очей очарованье".

— У великих свои проблемы. Недавно виделся с Федором Федоровичем, лишний раз убедился, что его пребывание в должности совершенно не оправданно.

Чиновник мгновенно понял, что речь идет об и.о. прокурора города Федине. Несмотря на всемогущество чиновника, прокурор был назначен вопреки его желанию. Но за этим гарвардским сопляком стояла такая финансовая глыба, что чиновнику пришлось пойти на компромисс. А ныне ситуация еще больше обострилась, не могло быть и речи, чтобы ввязываться в серьезную борьбу из-за такой мелочи, как и.о. прокурора. Вспомнив о несущественном поражении, чиновник разозлился и позволил себе недопустимое, задал прямой вопрос:

— Это вам я обязан высокой честью быть приглашенным на этот прием?

— Отчасти, — незнакомец пригубил из бокала. — А вы еще не отказались от мысли влиять на предстоящие события?

— Люди, которые собираются мне помогать в решении подобных вопросов, не могут попадать в ситуации, подобные той, в какой оказался ваш приятель. Иначе это не те люди, — чиновник редко позволял себе подобные высказывания.

Незнакомец невозмутимо улыбнулся и ответил:

— Однажды смотрел матч по теннису, кто-то из болельщиков крикнул проигравшему соотечественнику — давай-давай, поднажми. А чемпион жестом позвал крикуна и указал себе под ноги, предлагая занять его место. — Мужчина поклонился и отошел.

"Неужели мы, восседающие на Олимпе, зависим от людей такого калибра", — подумал чиновник и машинально допил свой бокал.

Кирилл Лукьянович Пузырев принял контрастный душ, растерся жестким полотенцем, надел тренировочный костюм и стал готовить себе завтрак. Настенька, которая у него в последние недели прижилась в роли любовницы и одновременно дочери, еще спала. Он не беспокоил девочку, вставал по привычке рано, а Насте делать было совершенно нечего.

Он сварил себе кофе и яйцо всмятку, взял из хлебницы галету — хлеб давным-давно не употреблял, хотя находился в отличной форме, сто семьдесят рост и семьдесят пять вес, — начал аккуратно есть. Он вообще был во всем аккуратен и последователен.

Настя, девятнадцатилетняя девчонка, приехавшая, как и тысячи других девчонок, завоевывать место в Москве, нарушила его размеренный образ жизни. Он подобрал Настю в кафешке, где она изображала светскую львицу. Как всякий разведчик, он был психологом и физиономистом. Ему стоило взглянуть на девчонку, как он понял: она из провинции, приехала в Москву за счастьем; через трое-четверо суток она превратится в замызганную шлюшку, вскоре в наркоманку или алкоголичку. Таких девочек Москва выплевывала на помойку, даже не разжевав как следует.

По тому, как девчонка доставала из кошелька деньги, расплачивалась за скудный обед, стало ясно: Пузырев дал ей три дня от широты душевной. Она может загреметь в притон и на иглу сегодня к полуночи.

Он сел за ее столик, сказал:

— Здравствуй, меня зовут Кирилл, а тебя?

— Настя. Но так знакомиться нехорошо, я же не уличная.

— Приехала сегодня?

— А вы откуда знаете? — удивилась Настя. — Из Ростова. В Москве трудно устроиться на работу?

— Тебе в Москве все трудно. Ночевать собираешься на вокзале?