Смерть в Византии

И вот однажды блестящая юная принцесса Анна Комнина, в своем своеволии доходящая до посещения поэтических кружков столицы и других мест с подозрительной репутацией, начинает ни с того ни с сего чахнуть прямо на глазах. Со дня смерти «золотой оправы» — Константина, темный взор принцессы затуманен слезами, румянец ее день ото дня все бледнее. «Переходный возраст» — ставит диагноз дворцовый эскулап Италос, но Ирина в это не верит. Набожная мать выходит к столу с книгой Максима Исповедника в руках, но Анна, казалось бы, так влюбленная в теологию, остается безразлична. Ирина думает, что юная дева погружена в созерцание перемен, происходящих в ее организме, та якобы даже поведала под большим секретом Зое, что готова постричься в монахини, и кормилица наверняка передала это матери. Последним средством удержать ее от неразумного шага и стало решение послать к бабушке Марии Болгарской, чтобы девочка побыла на природе, подышала свежим воздухом. Существует ведь и другая жизнь, далекая от пергаментов патриаршей библиотеки, в которой чахнет тринадцатилетняя принцесса. Можно относиться к этому как к некоему компромиссу или ошибке стратегического плана; Анну отправили познакомиться с бабушкой-крестьянкой перед тем, как поставить на стезю, избранную для нее ее отцом — государственным мужем.

«А что из того?» — спросишь ты. А то, что в «Алексиаде» ни слова об этой поездке. Возможно, я не прочла всего, что собрал Себастьян, однако кое-какая зацепка имеется: он упоминает одного болгарского историка — Веру М., которая не так давно нашла доказательства пребывания Анны на Охридском озере, и, надо тебе сказать, твоему дяде удалось увлечь меня своей версией. Все было не так просто. Наш ученый утверждает, что Анна повстречала там ни больше ни меньше, как его предка, то есть вашего с ним предка — прапрапрадеда и твоего, и его. Прощай, Константин! Да здравствует крестоносец! Погоди, ты скоро все поймешь.

Помнишь Гуго Французского? Графа Вермандуа, младшего брата французского короля Филиппа I, того, что был отстранен Папой от участия в крестовом походе за небрежение своей женой и похищение чужой? Гуго Французский стал первым из баронов, устремившихся к византийской столице тогда, когда банды Петра Пустынника уже расположились лагерем вокруг Константинополя. Гуго пересекает Италию, получает в Риме штандарт Святого Петра, в Бари выходит к Адриатике, но, застигнутый ужасной бурей, с трудом достигает византийского берега в окрестностях Диррахия, или Дураццо, — сегодня это албанский Дурес. Идет октябрь 1096 года. Правитель города Иоанн Комнин, племянник василевса и кузен Анны, принимает его с почестями, полагающимися союзнику в борьбе с турками-сельджуками. Однако у византийцев всегда в запасе не одна хитрость, чтобы сбить с толку латинян, точащих зубы и на саму Византию! В этом они схожи с Улиссом. Иоанн Комнин отправляет Гуго в Константинополь, однако весьма замысловатым путем и под защитой византийского эскорта, почему-то заставляя его пройти через Охрид и даже Филиппополь! Появление франкских рыцарей в округе Анна не могла не отметить в своем труде, поразившись тому, насколько они варвары и бахвалы, а вовсе не смельчаки и полные достоинства воины, как можно было бы ожидать. Ее рассказ об этом убогом Гуго исполнен такого презрения — она называет его Убос, — что Себастьяну видится тут некая дымовая завеса, скрывающая… ни за что не угадаешь! — любовную историю.

Мария Болгарская, на которую свалилась обязанность развлекать внучку, не упускает любую возможность — на этом перекрестке стран и народов их хватало — представить ей заезжих рыцарей благородных кровей. Тогда там царил хаос, поскольку отряды крестоносцев без конца проходили по этим местам, либо следуя к намеченной цели, либо отклоняясь в поисках продовольствия. Представь себе: до баронов здесь уже побывал Готье Неимущий: спустившись с севера, он миновал Венецию, пересек Дунай, Саву, а оттуда двинулся на Белград, Ниш и Филиппополь, Петр Пустынник присоединился к нему после того, как сжег мельницы в окрестностях Софии 12 июля 1096 года — Себастьян установил точную дату. По следам французских баронов под предводительством Гуго не замедлил выступить и Готфрид Бульонский — Венгрия, Ниш, София, Филиппополь, Адрианополь и далее курс на Константинополь. Боэмунд Тарантский появился чуть позже со стороны Италии, вышел в море в Бари и пристал к берегу между Авлоном и Диррахием с двумя Робертами — Нормандским и Фландрским. Кое-кто пройдет через Бриндизи и направится к Водену и Фессалонике.

Взгляни, я сделала набросок. — Стефани серьезна и увлечена, ну вылитая училка. — Ты только вообрази себе этот людской прилив! Анна насчитала десять тысяч конников и семьдесят тысяч пехотинцев, и хотя эти цифры кажутся несколько преувеличенными, нетрудно представить себе, что испытывали византийские чиновники, которым никак уже было не справиться со столь значительным притоком все новых орд в эти края.

К тому же паломники не миндальничают с еретиками вроде павликиан, [74] чей город на реке Вардар, не колеблясь, разрушают. А местные жители отказываются продавать продовольствие и предоставлять проводников. И хотя большая часть крестоносцев продолжает двигаться к Константинополю в надежде достичь затем Иерусалима, часть рыцарей со свитами разуверяется, колеблется, продолжать ли путь, и подается в разбойники. Кое-кто, столкнувшись с трудностями похода и с настороженным, если не сказать более, отношением к себе со стороны восточных христиан, открывает для себя византийцев, так не похожих на западных христиан и не только намного более богатых, чем представляли на Западе, но и гораздо более строптивых. Недоверчивые, гордые, они зачастую враждебны латинским баронам, держащим себя заносчиво при всей своей некультурности, а подчас и неграмотности. Есть среди крестоносцев и такие, которым, напротив, по нраву более утонченный образ жизни, чем тот, к которому они привыкли у себя на родине. Им импонирует смесь крестьянской простоты с богословской ученостью и изысканностью вкусов иерархических кругов, где приняты интригующие роскошь и пышность во всем и есть готовность оплачивать содержание явившихся издалека варваров с тем, чтобы свести их до уровня вассалов Автократора. Алексей договаривался с Папой лишь о посылке наемников, умелых, но послушных его воле воинов, а вовсе не об экзальтированных и возомнивших о себе особах, которые ввязались в священную войну с тайной целью — поставить Византию на колени!

74

Христианская секта, возникшая в VII в. в Армении. Придерживались дуалистического учения, отвергали Ветхий Завет, таинства, крестное знамение и церковную иерархию, полностью отрицали иконы. Были насильно обращены в православие Алексеем Комниным.

Ну что, Норди, если вы с Минушах не против, вернемся к нашей печальной принцессе и Марии Болгарской. Еще буквально два слова о последней. Бабушка Анны не забыла о том, что Византия расправилась с ее предками, и было это не далее как век назад, не считая тайно свершаемых убийств, которые имели место в знатных византийских семействах, после чего было принято заключать браки между враждебными кланами. Поди разберись во всем этом! Византия — царица вероломства! Линия Марии восходила к Арону, брату великого кесаря Самуила, болгарина, чья старшая дочь вышла в свое время за одного из Комниных, дядю по отцовской линии Алексея I, а именно Исаака Комнина, брата Иоанна — отца Алексея. Тут все четко прослежено историками. Я тебя совсем запутала? Просто хотела показать, что генеалогия порфироносцев донельзя головоломна: войны и браки между знатью и захватчиками, греки, славяне, надменные потомки древних родов и наглые соседи. Династия Самуила, владевшая землями от Дуная до Фессалии и Адриатики, то есть обширной соседской территорией, угрожала царствованию Василия II, величайшего самодержца из македонской династии. Неужто потребовались мощь и опасность, исходящие от Самуила, чтобы Василий дошел до применения той варварской жестокости, которой и по истечении века все еще страшились все крестьяне Марии? После многочисленных битв византиец одержал наконец победу в Струмице в 1014 году и взял в плен не менее пятнадцати тысяч человек из числа земляков Марии. Это-то понятно, но к чему было ослеплять их всех, оставив зрячими лишь сто пятьдесят человек, которым выкололи только по одному глазу и поручили отвести соплеменников к Самуилу? А тот не выдержал, да и умер с горя и стыда при виде своих ослепленных воинов, и с тех пор эту жуткую историю рассказывают всем болгарским детям. Вот уж поистине византийский поступок Василия II.

При одном упоминании об этом жестоком правителе сердце Марии сжималось, слезы выступали на глазах. Униженные не имут очей. Очи — а не ключ ли это к разгадке Византин?! Столько дискуссий по поводу видимого и невидимого образов, иконоборцев и иконопочитателей, ну ты знаешь… Мария слишком проста, чтобы принимать в этом участие, но знает, что в Константинополе люди прямо из кожи вон лезут, чтобы что-то доказать: иные заявляют, что видят незримый образ, другие считают, что его можно лишь ощутить, достаточно вдохнуть его, испробовать сердцем, приложиться лицом, а затем и всем телом, ну, как, к примеру, приникаешь к иконе или прижимаешь ее к груди. В Византии нас пожирают глазами. Да и у внучки Анны глазки такие острые, так и пробегают страницы ученых трудов! Доступно ли и ей невидимое? Возможно, еще нет. У нее уже много знаний, хоть она и дитя совсем, вот только не умеет делать самых простых вещей: слышать запахи, есть, ощущать. Как ни ослепляла Византия солдат Самуила, глаза все равно остаются. Глаза — свидетели, Анна — нежданный-негаданный свидетель, ее глаза — глаза византийки, но что нам о них известно… о глазах?

Рыба — мистический символ (продолжение «Романа об Анне»)

— Норди, ты меня слушаешь? Или разглядываешь Минушах? Хоть я и говорю, но глаз с тебя не спускаю. Так я продолжаю? Мы остановились на том, что Мария Болгарская окружила себя образованными людьми и экстравагантными проповедниками, которые заигрывали с богомильской ересью, если не исповедовали ее открыто, а также из любопытства давала приют наиболее достойным из странствующих рыцарей. Иные из этих чужеземных баронов получили право на какое-то вспомоществование в виде постных припасов, а самые чистоплотные и умеющие вести себя были даже допущены к трапезе, во время которой с помощью толмачей велись разговоры; в то время мало кто из иноземцев владел греческим. Наступила весна 1097 года, в эти места на разведку был послан юный Эбрар Паган из окружения графа Тулузского.

Эбрар Паган, или иначе Эбрар де Пэн, опередил войско Сен-Жиля. А также своего дядю — Адемара Монтёйльского, папского легата, в обязанности которого входило сопровождать французов, говорящих на провансальском языке. Я тебе напомню: Раймонд IV де Сен-Жиль стал крестоносцем на Клермонском соборе в ноябре 1095 года. В путь он пустился в октябре 1096 года, вместе со своей женой Эльвирой Арагонской, которая уже участвовала в священных войнах против испанских мусульман, и своим младшим сыном Альфонсом. Его старший сын Бертран остался управлять родовыми вотчинами. По хребту Монженевр одолели Альпы, прошли северной Италией до Триеста, затем проследовали по восточному побережью, через Истрию и Далмацию. Далмацкий берег плох, население там грубое и враждебное, сами войска оказались малодисциплинированными, в течение сорока дней пришлось переносить голод, набеги печенегов, преследования со стороны Иоанна Комнина — хозяина вежливого, но двуличного. Словом, натерпелись и до места назначения добрались лишь в 1097 году.

Эбрар, надо признать, не принадлежал к храбрецам. Он прекрасно владел как родным языком, так и латынью и греческим, об этом, во всяком случае, гласит одна из записей Себастьяна. Светловолосый красавец атлетического сложения, с «медоточивыми устами», по выражению Марии. И как будто бы он не остался равнодушен к ее темноволосой внучке, да и она наконец-то отличила кого-то из многочисленных высокопоставленных гостей бабушки. Мария обратила внимание, что внучка не убегает, как прежде, на озеро, а подолгу остается возле юного крестоносца, забыв и о любезном ее сердцу Гомере, и о своей горенке.

Себастьян словно прокручивает назад некий фильм и доходит до сцены в поместье Марии Болгарской. Норди, ты успеваешь следить?

«— Священники и епископы у нас не носят оружия, это люди, служащие Богу. Надеюсь, я вас не обижаю? — Агатовые глаза византийской принцессы кажутся латинянам жгучими, но Эбрару видится в них если уж не нежность, то по крайней мере приглашение к разговору.

— У нас в Оверни это началось с „Божьего мира“. [75] Согласен с вами, забавный мир. Церковные соборы, такие, как собор в Пюи в прошлом веке, позволили епископам защищать с оружием в руках церковное достояние, на которое претендуют сеньоры, одновременно обязав их защищать безоружных людей — inermes — от рыцарей — milites. Когда вы говорите о том, что епископы подменяют собой ослабшую королевскую власть, считаете ли вы, что они неправы? Согласитесь же, что можно относиться к этому иначе. Право на войну было предъявлено мирными ассамблеями, как господскими, так и простонародными. С тех пор война приобрела сакральный характер, но только в том случае, ежели речь идет о защите Церкви и ее служителей. Без этого „Божьего мира“ наш западный народ никогда не собрался бы выйти вам на подмогу против нечестивцев, понимаете?

75

«Божий мир» (pax Dei) — обязательное прекращение на сравнительно длительный срок (до 3 лет) военных действий в той или иной стране (области) Западной Европы, предписывавшееся Католической Церковью в конце X–XII вв. Впервые был провозглашен во Франции в конце X в. Клюнийским монастырем. С 1179 г. стал каноническим установлением Католической Церкви.