Смерть всегда рядом
Шрифт:
– Да, господин ректор.
– Книга. Возьми её.
Крис подхватил фолиант. Теперь он казался гораздо легче, чем там, у полок.
– Тебе хватит недели для изучения сего труда? Разумеется, я понимаю, что за столь короткий срок это можно сделать лишь поверхностно, но все же…
– Да, господин ректор.
– Хорошо. В таком случае, это будет твоим заданием. Я освобождаю тебя от других уроков и наказаний, если ты успел их заработать.
– Благодарю, господин ректор, – склонил голову Крис. Книга снова потяжелела, и он прижал её к груди – так меньше ныли плечи.
– Ступай. Если
Крис поцеловал руку священника и вышел. И долго стоял, прежде чем решился ступить за пределы светового пятна.
– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae… – слова молитвы заглушили шепот. Но он не сдавался: едва Крис замолкал, чтобы сделать вдох, как он врывался в уши, звал заглянуть туда, в темноту…
Келью заливал свет. Ни клочка тени, ни капли мрака. И пусть до слез, до боли слепит глаза, зато шепот смолк. Его епархия – тьма.
Кастелян будет ругаться – при свете дня горят все лампы. Но Крис готов соблюдать умеренность и даже аскетизм во всем, кроме этого. Экономить на собственном разуме он не желал.
Часы показывали только три часа пополудни. Через полтора часа прозвучит звук колокола, и семинаристы закончат уроки.
– Мне нужно идти в класс? Или уже нет смысла? – спросил Крис у лежащей на столе книги и сам же и ответил: – От наказаний меня освободили, так что… Ох, матерь Божья!
Пожелтевшую страницу открытой книги покрывали ровные строки латинских фраз. Крис упал на стул, взгляд пробежал по полкам с книгами. Среди них притулился учебник латинского языка и словарь.
– Очень надеюсь, что этого хватит.
Сил идти в библиотеку не осталось – она размещалась в подвале, и кастелян строго следил, чтобы электричество не тратили зря. Света едва хватало, чтобы найти нужную книгу. Для чтения предназначались столы с лампами, но семинаристы предпочитали уносить фолианты к себе. В библиотеке работали только с редкими экземплярами, которые выносить запрещалось. И горе тому, кто забывал повернуть выключатель у двери!
Колокол мерно отбивал часы, но Крис не слышал. И, когда в очередной раз оторвал взгляд от книги и бездумно оглядел комнату, вздрогнул: рядом кто-то пошевелился.
Ужас сковал тело. Понадобилось несколько секунд чтобы понять: это всего лишь отражение в окне. Ночь превратила его в зеркало, и каждый жест обитателя кельи старательно повторялся.
Стараясь не вглядываться в темноту за стеклом, Крис задернул штору – даже уличные фонари не могли разогнать мрак новолуния.
Эти ночи давались тяжело. Сны… Крис боялся закрыть глаза даже на миг. Единственным спасением казалась молитва. Полный Розарий отгонял демонов, поселившихся в душе, давал краткий отдых телу – пару часов сна на рассвете.
Но сегодня Криса ждали другие заботы. Преклонив колени перед распятием, он коротко прочитал три обязательные молитвы и вернулся к столу: «Молот ведьм» ждал.
– Криссссс, Крисссс… – шипение ползло из-за кровати, где между стеной и матрасом затаилась полоса тени.
Мышцы спины застыли от чужого взгляда – словно ледяные пальцы пробежались вдоль позвоночника. Шея не поворачивалась, но слишком уж настойчив был голос.
Крис
подавил желание сорваться со стула и кинуться прочь. Слишком часто он это проделывал. Гулкие коридоры семинарии умножали шипение, и оно охватывало со всех сторон, беги не беги, и только звуки органа, доносящиеся из церкви, могли спугнуть морок. Но добраться до храма получалось не всегда.– Крисссс, подойди ко мне! Дай руку!
Два карих глаза блестели от слез. Бледные пальцы червяками извивались на покрывале, пытаясь дотянуться из тени.
– Крисссс, зачем ты это сделал? Помоги мне! Братик…
– Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra… – слова молитвы ненадолго заглушили шепот.
Крис сполз на пол, преклонив колени. Руки с четками касались лба, и это прикосновение помогало не потерять связь с реальностью.
– …Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo. Amen.
Едва затихло последнее слово молитвы, дверь содрогнулась от удара.
Крис вздрогнул и открыл глаза.
Шея затекла – спать на книгах оказалось не слишком удобно. Свет заливал келью, и от шепота не осталось даже эха. А в дверь стучали:
– Вы нарушаете устав!
– Прошу прощения, падре, – отозвался Крис, – я уже отхожу ко сну.
За дверью замолчали. Затем послышался звук шагов. Он удалялся, и вскоре Крис снова остался один на один с пустотой.
Оставаться в темноте было страшно. Но и нарушать порядок считалось грехом. Одну за другой Крис погасил лампы, и разгонять мрак пришлось крохотной лампадке.
Она выхватывала из темноты Распятие у изголовья, а Крис, распластавшись на полу, читал Розарий, четко проговаривая каждое слово, каждый звук. И только перед рассветом, когда стихли даже ночные птицы, забылся коротким сном – тут же, на полу. Сил перебраться в кровать не осталось.
***
Заутреня и завтрак помогли прийти в себя. Кошмар ночи привычно отступил перед дневными заботами. Но все так же из тени слышался шепот, и Крис старался не задерживаться на неосвещенных участках. Дни потянулись привычно, только добавился перевод: за «Молотом Ведьм» Крис проводил все свободное время.
Но ректор оказался недоволен:
– Ты не прочитал и трети! Такая небрежность непростительна для ученика нашей семинарии!
– Простите, господин ректор, – повторял раз за разом Крис, проклиная в душе свою неспособность к языкам.
– В любом случае, времени больше нет, – ректор за руку отвел подопечного к угловому дивану, – оно, к сожалению, самая большая ценность…
Удивленный отсутствием наказания Крис молча уселся, куда велели. Ректор устроился напротив.
– Итак, молодой человек, что ты вынес из того немногого, что сумел прочитать? Не надо пересказывать, своими словами, пожалуйста.
– Ну… если верить книге, то ведьмы – реальны.
Ректор откинулся на спинку и сложил пальцы перед лицом. Он казался расслабленным, но Крис, как и остальные семинаристы знали – викарий не пропустит ни одного слова, ни одного жеста собеседника. Но что еще сказать, не знал.