Смерть за хребтом

Я – был я. Вокруг меня простиралось одушевленное пространство. И когда я задумывался о любви к женщине, тысячи прекраснейших из них и только те, которые были бесконечно моими, объединялись в живительный поток, устремлявшийся в середину моей души и рождавший там сладостные порывы бесконечного удовлетворения. И когда я задумывался о друзьях, тысячи из них входили в мое сердце и согревали его бескорыстным теплом. И когда я задумывался о родных, все мои поседевшие предки брали за руки всех моих бесчисленных потомков и смыкались вокруг меня невообразимой опорой... И когда я задумывался о природе, мириады ландшафтов превращались в неповторимые ноты и объединялись в прекраснейшую симфонию...

Это был чудесный сон, в котором я мог и растворяться в природе, и оставаться самим собой. Но без комплексов, сковывающих душу, все и всех простивший. В завораживающих ум и сердце уголках Вселенной я встретился и переговорил со всеми своими женщинами и друзьями, знакомыми и родственниками, живыми и уже погруженными в вечность. Все они: и Ксения и Житник, и Вера и Бабек, и Клара и Тимур, и многие другие общались со мной, как с собой, и мы плакали сладчайшими слезами, и молчали, и смеялись, и думали, чем же еще, ну чем же еще нам порадовать друг друга... Я подолгу беседовал с Житником в наших сафари по чудеснейшим уголкам вселенной. Он даже спас однажды мне жи... ну, в общем, что-то спас. Иногда я устраивал в пустыне гонки с преследованием, и Фатима охотилась за мной, и в посветлевших ее глазах я видел страх... Страх ненароком причинить мне боль... После охоты мы залечивали раны, и пили чай с восточными сладостями. Если мне хотелось веселья, я шел к Ксении и наслаждался ее раскрепощенной душевной щедростью и простотой.

Но длилось это восхитительное существование всего лишь мгновение, ничтожное мгновение... Когда я понял, что рай существует и вполне пригоден для существования, он коллапсировал в мою жалкую плоть. Открыв глаза, я увидел над собою солнце, откуда-то со стороны доносились голоса моих подвыпивших товарищей... Судья поместил мою душу в мое собственное тело... На дозревание.

* * *

Перетащив меня, бывшего все еще без сознания, в лагерь, ребята сели снимать стресс. Я пришел в себя, так, как будто бы выпал из другой жизни. Очувствовавшись, вспомнил, что же со мной произошло, но в голову шли одни глупости. Решив, что сошел с ума, я повернул голову к товарищам и увидел Федю, разливающего остатки коньячного спирта.

– А мне? – прохрипел я, отирая кровавую пену с губ. – Меня забыли, сволочи...

И встав при помощи Лейлы на ноги, подошел к товарищам и потянулся за самой полной кружкой.

Эпилог

Нет смысла рассказывать, как мы добирались до Зиддов – все было достаточно банальным. Скажу только, что я несколько раз терял сознание из-за потери крови, и в один из этих пассажей от нас сбежал ишак Пашка с золотом. Мои товарищи искали его до утра, и нашли мирно пасшимся рядом с молодой красивой кобылицей.

В Зиддах мы разделились – Бабека с его прайдом посадили на попутку и, договорившись о месте и времени встречи, отправили в Душанбе. Оставшиеся и я в их числе, сели в зубковскую тюрьму на колесах и двинулись следом. Несколько раз нашу машину тормозили на КПП, но уже на втором из них Зубков встретил давнишнего приятеля, майора госбезопасности, попросившего подкинуть его в город. Его посадили за руль, и на следующих заставах машину лишь приостанавливали.

Через день после приезда Зубков назвал фамилию и координаты богатого душанбинского авторитета, слывшего среди лихого люда интеллигентным человеком, чуравшимся мокрых дел.

Этот авторитет, простой и неиспорченный излишними знаниями, занимался внутренней отделкой трехэтажного особняка, который собирался подарить своей дочери в день ее двадцати пятилетия. Будучи оригинальным человеком, он мечтал об устройстве во внутреннем дворике особняка бассейна с берегами и дном, усыпанными настоящим золотым песком.

Серега пошел к нему с лучшими образчиками товара и они, решив, что вкрапления молочно-белого кварца в желтом металле будут вполне уместными, ударили по рукам. За 220 килограмм содержимого семи пробных мешков вьючной сумы Учителя Сергею предстояло на следующий день получить шестьсот тысяч долларов и миллион рублей.

Когда груз был доставлен и покупатель увидел товар, сделка чуть было не сорвалась. Авторитет стал кисло говорить, что он хотел совсем не то – по неокатанной золотокварцевой дресве и самородкам с острыми зазубренными краями вряд ли кому-нибудь будет приятно ходить... Особенно его нежной, молодой любимице, только ступни розовые изрежет. Сергей пытался уладить недоразумение, пообещав достать ему в ювелирном цехе 114-ой экспедиции шлифовальный барабан. Но интеллигентный авторитет отрезал весьма сурово:

– Бери двести пятьдесят штук и уходи, пока живой!

Но сделка все же состоялась. Ее положительному исходу поспособствовала дочь хозяина, неожиданно появившаяся в самый напряженный момент переговоров.

– А где ваш товарищ? – сев на колени к отцу, игриво спросила она Сергея. – Ну, тот, ценитель стройных ног? Я видела вас в баре на Красных Партизан...

– Он здесь, в этом песке, – не моргнув глазом, мрачно улыбнулся Сергей. – И теперь, если мы договоримся, он сможет любоваться вами с очень удобной позиции...

В общем, все обошлось, чему Зубков был несказанно рад. Во время сдачи-приемки ценностей он с приятелями в синих шинелях, на всякий случай прятался в ближайшей подворотне.

Через неделю после прибытия в Душанбе, Лейла обнаружила, что беременна. Я повел ее к Мишке Моллокандову, нашему общему знакомому и приличному гинекологу. Тот подтвердил беременность и назвал предположительное время зачатия. Получалось, что беременность могла наступить либо во время нахождения Лейлы в лагере Резвона, либо через три дня – в последний наш день в верховьях Тагобикуля.

Как ни странно, Лейла приняла это известие спокойно. Она была уверенна, что это мой ребенок и зачал его я. И не в единую ночь, а всем моим появлением в ее жизни. “Это твой ребенок и это будет девочка, похожая на меня. Ты будешь доволен...” – сказала она, тесно прижавшись ко мне.

Планы на ближайшее будущее у нас были вполне определенными – мы решили ехать во Францию проведать отца Лейлы. Лешка вызвался нас сопровождать. Несколько месяцев мы жили в Москве, а после получения приглашения (отец ее был найден в Гренобле и подтвердил свое отцовство), мы втроем уехали. Через некоторое время наши пути с Лешкой разошлись – он надолго лег в больницу, а сразу из палаты пошел под венец с пухлой, маленькой медсестрой из Прованса. Так он, хоть и невольно, стал двоеженцем. Живет он сейчас в Ницце, где продает на пляже сигареты новым русским.

Лейла, как и обещала, принесла чудненькую девочку, рождение которой до минуты совпало со смертью ее деда (иранские приключения навсегда подорвали его здоровье и, в конечном счете, свели в гроб). Лишь дочке исполнился год, Лейла поступила на математический факультет Московского университета. Мы регулярно ходим с ней в танцевальные клубы. Ее стройные ноги и короткие платьица известны всем их завсегдатаям.

Бабек нашел жену у душанбинских родственников и честно изложил ей свои планы по расширению состава своей семьи. Жена устроила скандал, но деньги решили все вопросы, и она уехала в Бугульму, опустив мужу все грехи. Проводив ее, Бабек прямо с вокзала поехал с супругами на квартиру Абдурахманова, потрепал по головкам семерых его детей и ушел, оставив 22 тысячи долларов. Сейчас Бабек живет в Захедане с Фатимой и Фаридой, торгует в лавке “Парси-Колой” и импортным дамским бельем. Любимое его вечернее занятие – готовить к продаже пакеты с чулками, колготками, поясами и трусиками, а именно – неспешно замазывать черным жирным фломастером фигурирующие на них обнаженные ножки и иные деликатные части женского тела [78] . Он полностью счастлив и благодарен мне за это счастье. Своего первенца от Фатимы он назвал Женей.

78

В Иране, в лавках женского белья можно купить все. Но этикетки на пакетах с ними должны замарываться.