Смерть за смерть. Кара грозных богов

Конечно, давешнее горе не прошло бесследно – веки припухшие, взгляд тусклый, румянец слишком яркий, лихорадочный. Розмич даже сжал кулаки и про себя поклялся, что впредь не допустит её слёз.

Глава 3

Сколько раз был в Алоди, сколько раз приближался к подножию исполинской песчаной горы, так и не поросшей сколь-нибудь обильно за года, века, эпохи, – так и не осмелился Олег взойти на самую вершину и пролить жертвенную кровь.

Морьева речка тут изгибалась, прижималась к полноводному Волхову, именуемому в честь древнего правителя Славии, и пропадала, растворялась в могучих объятиях водокрутов.

– Небось, грозный был воитель, – спросил князь взбиравшегося тут же Мизгиря, – коли таков курган вознесли?!

За ними карабкался молчаливый и погружённый в думы Гудмунд, на спине трепыхался мешок с живностью.

– Правитель он и первейший из древних волхвов, от него и имя нашего сословия, и река Мутная в его память названа Волховом, – пояснил Мизгирь. – Но не полководец. Нет. А Вандал был – этот кровь проливал неумеренно, точно!

– Знакомое имя.

– От того Вандала был Владимир Древний рождён, а потом и Сар, и Афей, сын Саров, и внук Афеев – Печегд… Ещё бы не знакомо, когда князь-покойник тому Вандалу потомком далёким приходится!

– И что же, это Вандал упокоил сего Волхова? – удивился Олег, пропуская мимо ушей всю родословную.

– Да разве ж он сумел бы?! Опостылел мир тому первому Волхову, он в курган и ушёл… Думаешь, князь, не бывает такого?

– Ведаю. Жена старшая сказывала, как боги скоттов уходили жить в сиды – это курганы те же, по-скоттски.

– Одд! Мочи нет! Скоро уж? – встрял в умную беседу Гудмунд.

Дышал тяжело, но непохоже, чтобы прежде выносливый и во всём превозмогающий напасти брат вдруг молвил такое. Мизгирь вон и постарше, и тучен, а без одышки карабкается.

– Стой! Дело нечисто! – понял Олег.

– Ещё бы! Редко кто на могильник вот так смело сбирается. Но по обычаю надо всё сотворить. Потому на самую вершину нам, ещё немного… А ты, сынок, – обратился волхв к брату князя, – прими-ка. Так тебе легче станет! – добавил он и, сняв с себя медвежий коготь, обережил Гудмунда.

– Благодарствую! – отозвался тот и, повернувшись к Олегу, молвил: – Тяжёлое место, голодное. А ты, Одд, словно из железа…

– Так мне ж, напротив, словно бы силы прибывает. Не твоей ли? У одного брата вытягивает, а второму добавляет?

Проводник вперился в изумрудные очи вещего князя.

– Как почуял?! Я недоглядел, моему разумению то не открылось – а ты нутром… Точно ведь. Надобно передохнуть. Хоть и какой десяток шагов до вершины-то, а напрасно вдвоём идёте.

Гудмунд рухнул на колени, впрочем, успев бросить пред собою блеющий мешок. Дышал тяжело, пот ручьями струился по загорелому горбоносому лицу. Хоть и помладше Одда, и не так высок – стало быть и резв, а сил нет. Никаких.

Так и сидели втроём на склоне, взирая на багряный закат. Тут Мизгирь заговорил:

– У Словена Великого было пять сынов, Волхов – тот старший, за ним – Нимрод. Самый младший – Вандал. Когда ушёл Волхов, была лютая сеча меж сыновьями Словеновыми. Нимрод – тот, что первым в камне отстроил Алодь, правил Славией с умом, расчётливо. Но белозёрский князь Вандал хитростью сместил его, настроил против Нимрода вече. Тому и пришлось за моря дальние отплыть.

– Белозёрский, говоришь?! – хмыкнул Олег.

– Он самый.

– Повернулся Круг Земной, – прошептал Гудмунд, удерживая дарёный оберег в ладони.

– Повернулся, – согласился брат.

– Вот и разумею, как стал Волхов в курган ложиться, сотворил он заклятье сильное, чтобы впредь никакие братья его сна не тревожили. Как придут родичи на сию гору – вся сила одного на другого перекинется, – размышлял Мизгирь.

– Не станем древнего будить, от грёз отрывать, – выдохнул Олег. – Мы с тобою на самую вершину всё же ступим, но Гудмунду вниз, к отряду, должно вернуться. Я так решил. – С этими словами он играючи поднял мешок над землёй и легко забросил на спину.

– Своя ноша не тянет, – согласился Мизгирь. – Ещё старые люди верили, пока человеческая душа Волхова спит-почивает, иная – звериная – по земле бродит, за всем доглядывает и обо всём своему хозяину доносит. Потому знает он, даже скрытый в кургане, что творилось и что деется ныне. Лютым зверем по лесу бродит, коркодилом под водою идёт.

– Тогда, коли не шутишь, и нам хлопот меньше – лишний раз о житье-бытье докладывать… Он и сам про то ведает! – обрадовался Олег. – Эй, Гудмунд! Как солнце совсем скроется за виднокрай, подождёшь ещё немного и в рог труби. Мы на звук сойдём.

– Факела в обратный путь готовить или здесь остановимся, поблизости?

– Готовь. – И, обратившись к волхву, спросил: – Рысью по земле, коркодилом по воде… Не летает?

– Кто?

– Птицею, говорю, не парит князь усопший?

– В небо он мыслию достигает, – пояснил Мизгирь.

– Ну, тогда ему из поднебесья всё одно видней! – согласился Олег. – Вдруг какую хитрость подскажет.

– А сам-то что? Али не вещим тебя прозвали?

– Знать хочу, чтоб наверняка. Если сойдёмся в предвидении – целее буду сам и людей своих от беды оберегу. Чую вот. А хочу знать.

* * *

– Может, теперь ты расскажешь… Оба мне поведайте, как умирал отец? За что?! Почему? О, великие боги!

Олег поднял глаза, Силкисив сидела через стол, мощный, тёмный, из мореного дуба. В княжьих палатах всё добротно.

Нет, все слёзы выплакала.

Жена перевела настойчивый, молящий взгляд на Гудмунда. Он был третьим. Помладше Олега, но тоже с заметной сединой, горбоносый мурманин. Подвижный, живой, резкий, не в пример долговязому Олегу, но сейчас отмалчивался, предоставляя брату самое тяжкое – объяснение с дочерью почившего Рюрика.

– Помните, как мы встретились в тот самый первый раз? – вдруг продолжила Силкисив.

Конечно, никто из них не забыл и богатый пир, и охоту, на которой никем не узнанный стрелок показал удивительную меткость… Давно это было, словно с иными людьми, в другой стране, коей имя Вагрия. И правил в ней сын короля Табемысла, наречённый Рюриком, а северяне знали его как Херрауда.

Она, Силкисив, отдавая дань уважения не только скандинаву-мужу, но и дорогому её сердцу отцу, так и назвала первенца.