Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Смертельная лазурь
Шрифт:

— Совершенно верно. Но для этого им необходимо сделать над собой усилие, вглядеться в картину, вникнуть в ее замысел. Вот только никто не хочет ни вглядываться, ни делать над собой усилий. Народ стремится в первую очередь прикрыть голые стены или же увековечить для потомков свои великие дела. Картины служат им для успокоения, для того, чтобы показать им тот Амстердам, который дарует им богатство и сладостный покой. Или убеждает их в том, что флот надежно защищает нас от поползновений врага. Чтобы можно было спокойно откинуться в удобном креслице напротив, раскурить трубочку и перевести дух после суетного дня. А картины, которые вносят сумятицу, — нет,

такие им не нужны. Так что можете спокойно создавать их для себя, Зюйтхоф, но уж никак не для того, чтобы заработать на хлеб с маслом.

Мой взгляд снова упал на стопку книг у входа в лавку.

— Уж не потому ли Фредрик де Гааль так скуп на слова, описывая свою последнюю поездку? А не то она здорово разволновала бы его читателей?

Охтервельт, казалось, готов был рвать на себе волосы.

— Ну что вам далась эта последняя поездка Фредрика де Гааля? — возмутился он. — Если вам так уж захотелось узнать о ней побольше, расспросите его самого!

— Расспрошу при случае, — спокойно ответил я. — Но вернемся к ван дер Мейлену. Кроме торговли предметами искусства, он еще чем-нибудь занимается?

— Мы не обсуждаем способы, какими он зарабатывает на жизнь. Но когда вы заговорили, я кое-что припомнил. Примерно год тому назад я узнал, что он вроде бы вложил деньги в игорный дом и в одно увеселительное заведение. Но, может, это не более чем слухи. А чего это вам пришло в голову выведывать у меня про ван дер Мейлена?

— Да из чистого любопытства. В конце концов, я на него работаю.

— Чтобы оплатить ученичество у Рембрандта.

— Вам и об этом известно?

— Об этом известно каждому в Амстердаме, кто зарабатывает на жизнь рисованием. Но только никто не верил, что найдется чудак, который пойдет к старику в ученики. Поговаривают, он стал просто невыносим. С ним и раньше было непросто поладить, а теперь и подавно. Если быть честным, кое-кто даже заключал пари — сколько вы продержитесь в этом доме на Розенграхт.

— Пока что держусь, — уверил я Охтервельта, естественно, умолчав о том, что я уже не ученик Рембрандта. — Скажите, а вот среди этих работ, — я кивнул на картины, — нет ни одной Рембрандта?

В данный момент нет. Время от времени приносят. Если чье-нибудь имущество идет с молотка. Но что касается меня, я не большой почитатель Рембрандта, если вы уж захотели предложить мне что-нибудь из его работ. Вряд ли на его картинах заработаешь.

— Нет-нет, речь не об этом. Продажей работ Рембрандта занимается его дочь.

Охтервельт удивленно вскинул брови:

— Вот оно что! И находятся желающие купить их?

— Конечно. Например, доктор ван Зельден. Вам не приходилось о нем слышать?

— Не только слышать, я довольно близко знаком с ним. Он часто бывает на приемах в доме де Гаалей.

— Как и вы?

— Да-да, конечно, — с напускным равнодушием подтвердил явно польщенный Охтервельт. И поспешил добавить: — С тех пор, как стал издателем книг Фредрика де Гааля. Вот уж не знал, что ван Зельден — такой почитатель Рембрандта. Наверняка у него деньги есть, хоть он и старается это скрыть. Может, и мне следовало бы забежать как-нибудь на Розенграхт да переговорить с дочерью старика насчет парочки его работ. Как выдумаете, Зюйтхоф? Замолвите за меня словечко, а?

— Непременно, — заверил его я, с трудом удержавшись от улыбки. Как, однако меняются предпочтения торгашей, стоит им заслышать звон монет! — Но раз уж мы заговорили о Рембрандте, скажите, приходилось ли вам когда-нибудь видеть его работы, где преобладал бы или просто

наличествовал синий цвет?

Охтервельт с минуту раздумывал.

— Нет, не приходилось. А почему вас это вдруг заинтересовало?

— Да потому, что мне не так давно попалась одна картина, очень напоминающая кисть мастера Рембрандта. Может, это кто-нибудь из его бывших учеников?

— Возможно. Но, насколько мне помнится, я не знаю никого, кто использовал бы этот загадочный синий цвет.

— Загадочный, говорите? — насторожился я. — Поясните, прошу вас.

— Разве вам не известно, что синий цвет всегда считался божественным? В истории живописи Бог всегда изображался в золотых и синих тонах. Тому полно примеров среди произведений сакральной живописи.

— Что на сегодняшний день от нее осталось? — вздохнул я. — Картины на религиозные сюжеты строго-настрого запрещено держать в храмах.

— Да уж, одно из последствий нашего кальвинизма.

Охтервельт оглядел стоявшие длинными рядами полотна.

— Когда живописцам еще дозволялось творить на благо церкви, не было такого обилия натюрмортов, городских пейзажей и увековеченных на холсте рыбачьих лодчонок.

— Знаю, знаю вашу нелюбовь к ловцам сельди, — с легким раздражением произнес я. — Но мне так и не ясно, отчего синий цвет относят к числу загадочных.

— Потому что лазурь — не только цвет богов или, позднее, королей. Иногда синеве приписывались и демонические силы. Из многих полотен старых мастеров можно понять, что люди суеверные считали синий цвет предвестником бед. Вы не замечали, что нередко чуму изображали в виде голубоватой мглы? Что есть поверье: если пламя свечи вдруг становилось синим, это предвещало чью-либо смерть или гибель? Вот и не приходится удивляться, что синий цвет окрестили цветом дьявола, адским цветом.

— Все это, по-моему, бабушкины сказки.

— Вне сомнения. Однако не забывайте, во всем, в том числе и в бабушкиных сказках, как вы изволили выразиться, есть зернышко истины. И художнику не мешает побольше знать о красках, с которыми ему приходится работать. Так что задумайтесь над тем, что я вам сказал, Зюйтхоф!

Едва выйдя за порог лавки Охтервельта, я и в самом деле призадумался над услышанным от торговца антиквариатом. И крепко. Та самая, таинственным образом исчезнувшая картина никак не связывалась с венценосными особами, тем более — с божественным промыслом. Когда Охтервельт упомянул о том, что синий цвет испокон веку считался цветом дьявола, адским цветом, у меня мурашки по спине побежали. Вот вам и бабушкины сказки. Но торговцу вовсе не обязательно было знать об охватившем меня смятении. После всего, что произошло, я готов был поверить, что сам дьявол хвостом намалевал это полотно, а потом вновь уволок его с собой в преисподнюю.

Небо над Амстердамом затянули тучи, ветер с моря приносил с собой тончайшую водяную пыль, оседавшую на лице. Я шел опустив голову, стараясь уберечься от назойливой, всепроникающей влаги. И не сразу заметил, что прямиком направлялся туда, где несчастному Осселю было суждено расстаться с жизнью. Столб, к которому он был прикован, указующим перстом вознесся в хмурое небо.

С того дня многое изменилось, благодаря Корнелии я снова обрел веру в будущее. Моя тайная клятва сделать все, чтобы смыть пятно позора с памяти Осселя, была единственным, что связывало меня с прошлым. Я противостоял желанию разорвать это звено и оставить попытки разобраться в этом деле, хотя, решись на такое, я до конца жизни не смог бы спокойно смотреть на себя в зеркало.

Поделиться с друзьями: