Смертельная любовь

Одно только терзало Михаила Матевосяна: тоска по Тае. Он не мог больше прожить ни дня без того, чтобы не увидеть ее. И прежде (до операций и последующего диализа) бывали периоды, когда Тая исчезала на месяц иди даже несколько месяцев, но потом появлялась веселая, ласковая, сверкающая беззаботностью. Ему только этого и нужно было: увидеть свою Красоту. И на этот раз она исчезла после злополучной поездки в армянский ресторан. Михаил уговаривал себя, что все вернется к прежнему: Тая выскочит из машины, отворит двери его мастерской и ласково скажет: «Папочка, а я по тебе соскучилась!»

Но она не приезжала, не отворяла, не говорила ласковое слово «Папочка!»

Михаил знал, что Тая работает в стриптизном клубе под названием «Foxy Ladies» где-то по правую сторону от девятой дороги, если едешь от центра Бостона к девяносто пятому хайвею, неподалеку от съезда на центральную улицу Ньютона. Прежде, чем отправиться в «Foxy Ladies», он зашел в банк, в котором у него был счет («Bank of Amerika») и снял десять тысяч. Почему десять, а не пять или двадцать пять, Михаил объяснить (даже себе) не мог. Но вот десять тысяч двадцатками раздували карманы его пиджака. Он знал от Таи, что разгар стриптизного шоу начинается после десяти часов вечера. Он закрыл мастерскую около восьми, зашел перекусить в китайский ресторан, позвонил домой, сказал Сильвии, что задерживается по делам и вернется поздно. Жена уже больше ни о чем Михаила не спрашивала, полагаясь на милосердие судьбы. Или на справедливость судьбы, готовая к любой крайности.

Михаил нашел «Foxy Ladies». Это было здание, похожее на ангар или спортивный клуб, к которому примыкала площадка для парковки автомобилей, судя по количеству которых можно было предположить, что гостей приехало немало. Михаил поставил машину и купил входной билет. Служитель в зеленом костюме с желтой окантовкой, напомнивший почему-то цирк давних бакинских лет, проводил Михаила в зал. Можно было сесть у самой сцены или подальше. Или вовсе за дальним столиком. Михаил предпочел дальний. Когда служитель проводил его к столику, Михаил сел, заказал коктейль и осмотрелся. Сцена, круглая, как арена цирка, сверкала желтым лаком. Круглый, как на стадионе или в цирке, зал, уставленный столиками. Мягкие диваны, погружающие в себя тела. Правда в отличие от цирка, где было много восторженных детей и куда чаще всего приходили семьями: распаренные от пива папаши, хохочущие разодетые в цветастые платья мамаши и визжащие от восторга дети с непременными гамбургерами или хотдогами, в зале стриптизного клуба были одни мужчины. Они пили пиво или поглощали один за другим огнедышащие коктейли и пялились на сцену. Там в свете прожекторов и громе музыки девушки, одетые в узенькие лифчики и купальные трусики, крутились на металлических шестах, откидываясь и держась одной рукой, как акробатки в цирке, а другой оглаживая свои груди и ягодицы. Часть публики толпилась около края сцены, куда время от времени приближались танцующие или (точнее сказать) извивающиеся под музыку полуголые девушки, позволявшие мужчинам заглядывать им внутрь трусиков. Тоже самое девушки проделывали с лифчиками, оттягивая бретельки и позволяя заглядывать. Маневры с трусиками и лифчиками заканчивались тем, что счастливчик (заглянувший) вытаскивал из кармана брюк или пиджака банкноту и засовывал за резинку трусиков или внутрь лифчика очередной участнице шоу. Иногда гость клуба что-то говорил одной из девушек, и она шла за ним к его столику. Она как бы временно начинала принадлежать только ему, извиваясь под музыку, оттягивая трусики и лифчик, давая заглядывать. Но только для него одного и только ему. Этот визит полунагой девушки продолжался до тех пор, пока гость продолжал вкладывать купюры за резинку трусов и бретельку лифчика артистки.

Михаил выпил свой коктейль, заказал новый и продолжал наблюдать за представлением. Действительно, все было, как в цирке. Гремела музыка. Возбуждение в зале возрастало по мере того, как ускорялись движения танцовщиц, похожих одновременно на балерин и гимнасток. Таи среди них не было. Михаил, достаточно разогретый двумя коктейлями, эротическим зрелищем, о котором он знал только понаслышке от бывалых армян в сугубо мужской компании, достаточно разогретый алкоголем, чтобы зрелище полуголых молодых женщин возбуждало его сексуальные эмоции, был еще недостаточно пьян, чтобы потерять способность сомневаться. Да, он начал сомневаться: а вдруг он пришел не в тот клуб, в котором работала Тая? На то и адреса, чтобы их путать. Он подозвал служителя, одного из плечистых парней, которые молчаливо прохаживались между столиками или стояли в проходах около верхних рядов зала, сложив могучие кисти рук одну на другой в области паха, как бы предупреждая о необходимости контроля за агрессивными проявлениями сексуальности. Михаил дал служителю двадцатку и спросил, есть ли поблизости еще один стриптизный клуб? Оказалось, не было. «А работает ли у вас некая русская по имени Тая?» — спросил Михаил и добавил двадцатку. «О, это наша звезда! — воскликнул служитель. — Она выходит в зал в одиннадцать». Михаил заказал джин с тоником, потому что его начало подташнивать, а горечь хины, добавленной в тоник, помогала перебивать тошноту.

Чуть ли не каждые пять минут Михаил посматривал на стрелку часов, которая медленно ползла к одиннадцати. Он заметил, что точно также, как подползала к заветному часу медленная стрелка, к сцене стали стягиваться зрители. Словно преданные болельщики на спортивном стадионе, сходились гости стриптизного клуба к сцене, которая вдруг опустела. Музыка смолкла. И эта волна тишины в сочетании с пустой желтой сценой заставила Михаила сжаться в ожидании невероятного чуда. Вдруг посредине сцены открылся люк, и из него выпрыгнула, как волшебная фея, неслыханной красоты девушка. Как и прежние артистки, выступавшие до нее, она была практически голая, если не считать узеньких полосок золотистой ткани, прикрывавших промежность и вершинки грудей. Но ее оголенность никакого значения не имела, потому что Михаил видел только прекрасное лицо Таи и плавающее по сцене тело. И лицо и тело были такими совершенными, что он усомнился — его ли это Тая и с ней ли он проводил короткие счастливые часы?

Никого не замечая, ведомый теми же импульсами, что и другие посетители, Михаил рванулся вниз и протиснулся к самой сцене, как и другие, впившиеся в Таю жадными глазами. Время от времени она приближалась к краю сцены то с одной, то с другой стороны, наклонялась к тому или другому мужчине и милостливо позволяла заглянуть за оттянутые полоски золотистой ткани и засунуть деньги. Очередь дошла до Михаила. Он позвал: «Тая, Тая!» Она, словно не узнала его, хотя наклонилась и позволила оттянуть и положить. Он вынул из кармана несколько купюр, и она приняла их. Тогда он вытащил чуть не четверть десятитысячной пачки и позвал: «Тая, пойдем за мой столик». Толпа зрителей восхищенно и завистливо зашумела и расступилась, а Тая спрыгнула со сцены на руки Михаила и пошла вслед за ним к его столику. Их оставили в покое. Таковы были правила этого заведения. Вполне в духе старой пословицы: «Кто заказывает музыку, тот и платит». Она была рядом с ним за дальним столиком. Он развалился в мягком погружающем в себя кресле. Она все время в движении, в танце, в извивах, приближая к его лицу, рукам и коленям свой покачивающиеся в музыке таз, груди, губы, которыми он мог чуть ли не обладать, выкладывая после каждого прикосновения новые и новые деньги. Поднос на столике был завален двадцатками и уставлен стаканами и рюмками, потому что Михаил заказывал без разбора новые и новые дринки. Он не отдавал себе отчета в том, что происходит, а только твердил одно слово «Красота», повторяемое каждый раз, когда он бросал на поднос очередную купюру.

Скорая помощь, вызванная администратором «Foxy Ladies», привезла его полумертвое тело в ближайший госпиталь. Пока дозвонились домой Матевосянам, пока испуганная жена сказала про диализ, от которого он отказался, пока, наконец, его подключили к аппарату, чтобы удалить алкоголь, способный убить и здорового мужчину, оказалось поздно. Михаил Матевосян умер, не приходя в сознание. Но можно с уверенностью сказать, что последний образ или видение, как угодно называть угасающее дыхание мозга, образ или видение, мелькнувшее в его душе, были манящие и веселые губы Таи, которые говорили ему: «Папочка, я люблю тебя, я твоя Красота».

Бостон, июнь-июль 2009