Смертеплаватели
Шрифт:
Стремясь побыстрее всё окончить, я вновь лучом буравлю окно… но тут же снимаю палец с сенсора. Роняя мебель и ещё что-то звонкое, будто серебро, — невидимую посуду? — «Надсон» ломится вглубь жилблока. Зачем? Перестал надеяться на ВББ? Рвётся к уникому, вызывать помощь? Или просто, потеряв голову, бежит куда глаза глядят? Выяснять некогда. Живучий, зверюга, даром, что тощий! Боясь упустить главного врага, даю мысленный приказ окну — открыть мне проход.
Капиллит беззвучно лопается и срастается за спиной. Бегу, стараясь не смотреть на то, распростёртое на диване, почему-то с красным бликом на месте лица… Может быть, у неё перед смертью полилась кровь из глаз? Не знаю до сих пор…
Генка заперся в санузле. Подавляю истерический смех: неужто Фурсова с горя неудержимо понесло?
Некоторое время прожариваю резонансными волнами бледно-сиреневую стену санузла. Она звуконепроницаема. Решив, что враг уже либо мёртв, либо предельно обессилен, командую стене расступиться.
…Ничего более ужасного я и представить себе не мог. Подвинув табуретку, Фурсов-«Надсон» встал на неё; из собственных, нарочно прихваченных подтяжек сделал петлю и, привязав её к головке ионного душа, повесился. Под голыми качающимися ступнями набегает лужа мочи.
…Степан Денисович.
Оказывается, он стоит за моей спиной в зелёном халате, — давно ли? — сутулый и дрожащий, словно на морозе, с мутными озёрами в подглазных мешках.
Когда проходит первая встряска, чуть не лишившая меня чувств, я вполне машинально и — надо же! — уже привычно поднимаю гармонизатор к груди Щуся. Для его сердца хватит и пары секунд…
— Убери дуру, — шелестит старец, птичьей коричневой лапой отводя ствол. Рот его парализован, лишь правая сторона кривится улыбкой. — Я не стукач, понял? Не видел ни х…, не слышал…
Стыд обваривает меня с головы до ног. Больше нет рыцаря без страха и упрёка; отныне я — собрат по духу Стёпки Щуся с Подола, хозяина секс-шопа и друга последних киевских бандитов.
— А я всегда знал, что ты такой… — Он медленно смеётся, словно скрипит древняя рассохшаяся дверь. Давно пора в регенератор, на всеобщее и полное обновление… чего ждёт? Видно, продлевать жизнь уже невмоготу, а оборвать её жутко. — Тебе попадись… тихушник! — Богомол опять скрипит, и я не могу понять, знак ли это презрения или восторга. — Как Бог черепаху… ти-ихо!
Его особенно радует тишина моих действий. О, позор, позор… Но вдруг я понимаю, что на Щусевом черепе с присохшей кожей — не улыбка, а гримаса скорби.
— Да, любил я Кристинку, хлопец… и того тоже… Видно, так карты упали. Твоя взяла, сучонок. Вали, вали отсюда! Сказал, могила…
…Я верю в братский бандитский нераскол Степана Денисовича, — ПС-контролёров он и за людей не считает, — но всё же не могу оставить старика в живых. Расплакавшись над телами, чёртов рамолик [30] может вызвать экстренную помощь, и регенератор мигом воскресит свежие трупы. Все мои мучения, вся внутренняя ломка безупречного жу, ставшего убийцей, — окажутся бесплодными. Лишь пролежав много дней в пустом жилблоке, тела станут напрочь непригодными для восстановления. А оно так и получится: родителей не будет до Нового года, «Надсон» официально в Сталинграде, пращур из дому не выходит уже лет сорок. Чисто сработано — чище не бывает…
30
Р а м о л и к — от французского ramolli, расслабленный старик, маразматик.
…Щусь и слова не говорит, когда я приставляю к его рёбрам нагревшийся ПГ. Лишь усмехается с пониманием, кривее и злее прежнего. Палец на сенсор… Двухсотлетнее иссохшее тело оседает беззвучно, словно упал пустой китайский халат.
Вернувшись на галерею, я выключил и спрятал в сумку генератор помех. Я был свободен. Подозрения в мой адрес? Ausgeschlossen [31] , как говорят немцы. Я действительно образцовый журналист-правовед, без пятнышка на биографии. «Надсон» в последние месяцы был признанным женихом Крис, я же оставался для всех её школьным другом, так сказать, предметом душевной обстановки, никак не годным на роль Отелло. Пока ехал и шёл по домограду, лицо моё подвижной маской скрывал «Протей»; за тем, как я влезал по сирени на техгалерею, не проследил ни один человек. Скоро окажусь дома; одежда, обувь,
ПГ и прочая машинерия мигом отправятся в высокочастотную печь… какого лешего?! Модель смерти Крис и Балабута следственный биопьютер выстроит по принципу наибольшей вероятности: волнение перед разлукой незадолго до свадьбы — некий стресс на интимной почве (сексуальный сбой, ссора, недоразумение?) — возможно, с позором прогнанный из постели, жених бросается в петлю — её сердце тоже не выдерживает — зрелище двух мёртвых тел, в том числе любимой прапраправнучки, лишает жизни дряхлого Мафусаила. Ничего себе, складно.31
Ausgeschlossen — исключено (нем.).
А что же вживлённые блоки, три сразу? Почему молчали, не сигналили? А кто их знает. Может быть, пролетал близко за стеной большой авион или орбик заходил на посадку. Магнитное поле, что-нибудь в таком роде… Следов нет и быть не может. И скоро осел бы сей случай в городской Памяти, и пригождался бы в дальнейшем разве что статистикам да соискателям учёной степени в психологии…
Всё было так. Но не эти здравые (для преступника) мысли приходили мне в голову, когда, сам не зная почему, рванулся я не домой, а на 156 уровень, в ангар прокатных минилётов.
Когда просторная кабина лифта взлетала по прозрачной шахте на очередной уровень, застывая и раздвигая створки, — в каждом новом входившем пассажире видел я оперативника. Все мои уловки вдруг показались сущим младенчеством рядом с биопьютерной, пси-локаторной и прочей мощью ПСК. Я буквально слышал за собой оклики патруля, мои мышцы заранее цепенели, словно их уже коснулся арестный луч! Совесть? В тогдашнем состоянии ступора она меня не терзала… Нет, — что-то другое уверенно вело меня навстречу травам Тугорканова острова. Наверное, не был герметичен ПГ разгильдяя Звездочёта, или я его испортил, перенастраивая, и разрушительное поле хлестнуло и по мне!..
Помню, ненадолго вывело меня из ступора зрелище, мало с чем сравнимое по грандиозности. Над городом на север, в сторону Бориспольского космопорта, по закатному небу снижался орбик. Подумалось даже: вот сесть на борт такого — и долой от всего, куда-нибудь в Сидней или на Огненную Землю, где недавно завершён курортный комплекс Ушуайя… Но величаво ушёл серебристо-голубой сияющий корабль, подобный овальной жемчужине; лучи его прожекторов скользнули по домоградам (вспышки в мириадах стёкол), по зелёным просторам между ними — и вновь всё затмилось для меня…
Уже в состоянии некоей замороженности, вне реального мира, шёл я ко входу в ангар, — а вокруг на плоской кровле Печерской башни, в нарочно сгущённом воздухе шестикилометровой высоты, под искрящимся куполом защитного поля (оно же и источник света), среди огромных синих бассейнов и пальмово-орхидейных рощ с ресторанными столиками отдыхали тысячи домоградцев. Днём тут был солярий, но многие не расходились до утра… Выделяя для себя из общей нерезкости какой-нибудь кусок жизни, замечал я парней и девчат, обезвешивающих себя на специальном помосте и взмывающих, чтобы затем, пролетев немного и вернув вес, с визгом упасть в воду. Фиксировал игру детей с крошечными алмазнокрылыми эльфами, компанию поющих вокруг гитариста; прикорнувшую в шезлонге даму, моложавую с виду, но в условном бикини по моде 2080-х… Увидел вдруг смешную Ладу Очеретько, в чепце с кружевом и купальнике с панталонцами; рядом с ней — Равиля, впервые явленного мне без кителя, во всей красе тренированных мышц! Хватило ума не окликнуть их…
Всё. Охваченный сразу и жаром, и холодом, за алой чертой минидрома вынимаю свою уникарту, чтобы её прочли робосторожа; жду, пока с неё снимут ЭИ-плату за прокат; сажусь в подплывший по нумерованной дорожке минилёт, опускаю фонарь кабины и молча командую — на старт! В гуашевое небо с ростками звёзд и бледным серпиком юного месяца!..
К смерти.
Эпилог. Лондон, 1912 год
Procul recedant somnia
Et noctium phantasmata,
Hostempque nostrum comprime
Ne polluantur corpora.
(Да отступят от нас сновидения и
призраки ночи, и укроти врага
нашего, да не осквернятся тела
наши.)