Смерти нет

Завидев идущего к нему человека, монах повернулся к приближающемуся, сложил руки на животе. Даня заметил, что выражение лица священнослужителя изменилось: было просто спокойным, созерцательным, а стало выжидающим, в нем появился интерес. Молодое, располагающее к себе лицо, обрамленное пышной черной бородой.

Даня улыбнулся, помахал рукой. И монах не остался в долгу, заулыбался приветственно, а когда гость приблизился, первым протянул руку:

— Здравствуй, сын мой. Даня Уваров — ты и есть?

— Я самый, — засмеялся Даня. — А вы, значит, отец Никифор?

— Аз есмь [4] , — ответствовал обитатель монастыря. Рука у него была твердая, сильная, явно привычная к физической работе.

Улыбнулись оба.

Вам не холодно так? — вырвалось у Дани.

— Отнюдь. Даже напротив. Приятная прохлада. Даня так не считал, но спорить не стал, конечно.

Он привычно огляделся.

Здесь, на Вольной земле, опасаться было нечего. Однако предосторожность въелась в Данины плоть и кровь на всю жизнь...

4

Аз есмь (церковно-славянское) — я есть.

И хорошо, что так было.

— Меня к вам, отец Никифор, привело одно любопытное обстоятельство... — начал Даня очень уж пышно, отчего запнулся слегка.

— Излагай, сын мой, излагай, — ободрил его монах. Почему-то Дане показалось, что отец Никифор уже все знает: с чем пришел к нему гость, чем озабочен... знает и ответ на этот вопрос.

Но лишь показалось. Не стал Даня тужиться на эту тему, а просто постарался в точности передать все то, что слышал от Гондураса плюс свои собственные и Бабаевы соображения. Ни к чему, наверное, и говорить, что сделал это он кратко, четко и внятно.

Отец Никифор слушал, кивал понимающе. Никаких эмоций на его лице не явилось. Темные глаза смотрели на Даню доброжелательно, спокойно. Когда рассказ завершился, монах мягким движением коснулся пальцами наперсного креста — точь-в-точь как Даня.

— Что ж... — молвил он. — Интересно.

Ну, это Даня и без него знал. Ему хотелось поскорее услышать мнение самого святого отца — и тот его томить не стал.

— Да, это нам знакомо, — сказал Никифор. — Правда, это другая религия... ислам — слышал о такой?

Даня отрицательно покачал головой. Монах вздохнул. Ну, об этом в двух словах не скажешь. Другая религия, да, и мечети к нам отношения не имеют. Но от них может исходить нечто, чувствительное для гоблинов. Чужое. Точнее сказать затрудняюсь... Даня все мигом просчитал:

— Ну, тогда где-то должна быть мечеть...

Но и отец Никифор соображал не хуже:

— ... которая источает сильнее прочих. Возможно.

В первый миг Даня ушам своим не поверил. Но затем сам себя ругнул: а не за тем ли сюда шел!

— И вы располагаете?..

— Располагает, юноша, Господь, — наставительно сказал отец Никифор. — Мы же, грешные, всего лишь предполагаем... Однако предполагаем мы в данном случае не на пустом месте.

— Я понял, — нетерпеливо перебил Даня. — Где?

Монах едва заметно улыбнулся в бороду.

— Я знаю еще одну мечеть. На севере. У спорткомплекса «Олимпийский». Знаешь, где это?

— Слышал. Но не был никогда.

— Не близко. Весьма не близко...

— Ничего. Примерную схему можете дать?

— Отчего же. Карта Москвы у вас есть?

— Есть.

— Прекрасно. Тогда следи по памяти...

И отец Никифор чрезвычайно толково разъяснил, где на карте должен быть «Олимпийский». Дане оставалось лишь кивать согласно, что он и делал.

— Спасибо, все ясно, — искренне сказал он. Подумал и добавил: — Вы мне... нам, вернее, вы нам очень помогли.

Отец Никифор вновь спрятал улыбку в бороде:

— Не стоит благодарности.

Собственно, на этом можно было прощаться. В самом начале Даню исподтишка глодала мысль что его собеседник помянул «приятную прохладу» как фигуру вежливости... однако по ходу беседы с некоторым удивлением пришлось реально убедиться в том, что отцу Никифору ничуть не холодно. Он был весел, румян, не ежился и не дрожал — и потому Даня решился задержать его еще на пять минут.

— Послушайте, отец Никифор. Можно еще один вопрос?

— Охотно, охотно.

— Только он к делу отношения не имеет...

Священнослужитель сделал неопределенно-дружеское движение глазами и бровями: ты, мол, излагай, юноша, свой вопрос, а там посмотрим.

Даня изложил:

— Вот вы сказали о разных религиях. Если я правильно понял, так было раньше в мире?..

— Именно.

— То есть кто-то ходил в один храм, кто-то в другой, а друг друга не очень жаловали?

— Увы. Не без того.

Даня покивал с видом врача, убедившегося в правильности своего диагноза.

— Так, может быть, из-за того все и случилось? Что недружелюбно жили?

— Причин много. Увлечение оккультными знаниями. Неверие. Гордыня. Пресыщение. Разврат. Все вместе... Вот и попустил Господь свершиться наказанию.

— Сурово, — горько усмехнулся Даня.

— Бесспорно. Но что ж делать? Вот, — Никифор обвел рукой панораму разрухи. — Факты. С ними не поспоришь.

— Так что же все-таки делать? — Даня прищурился.

— Жить, — неожиданно жестко сказал монах. — Не сдаваться. Побеждать!

— Знаете как?

— Нет. Знаю что. Что победим. Да и ты знаешь. А как... Пути Господни неисповедимы. Кто знает, может, этот путь рядом? Надо вглядеться — и найдешь.

— Надо, — подтвердил Даня.

2

Если бы разговор юного «генерала» с духовным лицом слышал разбойник по кличке Пистон, то он бы двумя руками проголосовал за последние слова этой беседы. И даже подписался бы — если б умел писать.

Правда, своим разумом он не додумался бы: слишком неразвит был. Он лишь почувствовал, что делает он что-то не то в этой жизни, куда-то не туда загибается путь его судьбы...

А как разогнуть — не знал.

Он остро ощутил это после трагических событий в отряде. То, что Жженый взбунтовался, потрясло его. Больше того! Пистон уловил в бунте главаря какую-то правду. Какую, он не мог постичь, но стал думать. Он ни на палец не поверил Тощему, что Жженый перебил бы их всех. Но промолчал, конечно.