Смешанный brак

– Меня зовут Михась, – говорит он медленно, – я здесь главный.

– Вы главный?

– Да. Я главный. Поэтому… Хальт! Аусвайс!

Я с испугом таращусь на него (не ожидал!).

– Вам нужны мои документы?!

– Нужны. Ты будешь показать мне документы. Если не показать – будет проблема, нах!

– Проблема нах… Но вы же не милиционер, правда?

Его лицо еще больше багровеет.

– Ты с кем меня равняешь, падла?! С мусорами?! Да я этих мусоров… В рот имел, понял?!

Он упирает в меня палец, толкает, но я крепко стою на ногах. Отшатывается Михась, так что статистам приходится его удерживать. А я вдруг понимаю: он не просто пьян – смертельно пьян!

– Аусвайс, – протягивает он руку, и я, как загипнотизированный, отдаю паспорт. Михась пролистывает страницы, сверяет фото с моей физиономией и прячет паспорт в карман рубашки.

– Немец, ты знать, где находиться?

Он коверкает язык, наверное, так когда-то разговаривали оккупанты, учившие язык второпях, во время Drang nach Osten.

– Я находиться в Желудок, – пытаюсь подыграть местному «шерифу».

Михась мрачно усмехается.

– Ты, немец, находиться в партизанский край! Здесь были партизанен, и они вас мочить со страшной силой! Знаешь, почему мочить? Я тебе скажу: потому что вы убивать наших. Целыми деревнями сжигать! У меня погибла почти вся семья, я не видел ни бабушек, ни дедушек, понимаешь, немец?!

Его лицо искажает гримаса, тут же из-под руки возникает бутылка водки, и Михась делает крупный глоток.

– Поэтому я не знаю, что с тобой делать. Может, тоже убить?

Я воспринимаю это как шутку. Но тут же понимаю: шутки смертельно пьяных людей – это своеобразный юмор! Михась размышляет, делает еще глоток и машет рукой.

– Ладно, ты отсюда уезжать, немец. У него есть машина, – он тычет в кого-то из статистов. – Ты садиться в его машина и уезжать.

– Да как я его повезу, Михась?! – восклицает владелец машины. – Я же дамши!

Владельца хватают за ворот.

– А я сказал: повезешь!

Владелец бормочет: мол, как скажешь, Михась, лишь бы на гаишников не нарваться…

– Эта услуга стоит… – Михась задумывается. – Двадцать евро!

Я понимаю: спорить бессмысленно, главное, вернуть документы. Достав деньги, я тут же прячу их за спину.

– Евро в обмен на паспорт.

– Какой еще паспорт?! – недоумевает Михась.

– Он лежит у вас в кармане.

Тот лезет в карман, достает документ и удивленно его разглядывает.

– Да нах мне твой паспорт?! Бабки давай!

Меня депортируют на очень старом «Volkswagen Jetta». Это полная противоположность ухоженному «Audi» пана Анджея: краска на кузове отслоилась, видны пятна ржавчины, и мотор рычит, как Михась, словно прогоняет меня. Машина тоже стала частью местного пейзажа, и вопрос: «Почему же вы ездите на немецких автомобилях, если так ненавидите немцев?» – замерзает на моих губах.

– Гитлер капут! – вскидывает руку Михась.

Я покорно усаживаюсь в рычащий автомобиль, и водитель, толстый, потный и явно разозленный, резко срывается с места. Мы мчим по улицам Желудка, рыча и распугивая местных жителей. Водитель не смертельно пьян, но явно нетрезв, и я молю высшие силы, чтобы депортация поскорей завершилась. Там, где заканчиваются дома, машина резко съезжает на обочину, и вместо дикого рычания – благостная тишина.

– Дальше на своих двоих. Или попутку поймаешь, а я, блин, по трассе не ездец.

Толстый молчит, затем усмехается.

– Вообще-то тебе повезло: Михась мог бы запросто свалить с твоим паспортом. Он, когда запивает, может выйти из дому в тапочках – и вернуться через неделю. А мог бы вообще… Пику в бок.

– Что значит: пику в бок?

– Зарезать мог бы. У него же – ну, когда в запое – совсем крышу сносит! Он так семь лет назад одного ножом пырнул… Только весной из тюряги вернулся. Так что, считай, хорошо отделался.

На меня вдруг накатывает слабость. Мы молчим, затем я нерешительно спрашиваю:

– А у него действительно во время войны погибли родственники?

– Действительно. И у меня погибли. Только хрена теперь об этом базарить? Дело прошлое…

Депортацию можно было счесть «несварением Желудка». Меня отправили в унитаз, в систему канализации, не забыв взять за это деньги! «Шайзе…» – бормочу, двигаясь по лесной тропинке (вдоль шоссе идти не хочется). Останавливаюсь, утираю пот, и вновь: «Шайзе! Дерьмо! И ведь сам виноват, глупый мечтатель! Хотел узнать тайну рождения необычного? А столкнулся с обычной смертью – радуйся, что ее избежал!»

Смерть опять меня настигла, как и год назад. Да, смерть случилась далеко, в чужой стране, но убитый-то был не чужой! Кажется, его били по лицу, таскали за волосы, а потом положили на лицо подушку и задушили. Или подушка – это из литературы? Я читал что-то подобное об одной русской помещице, которая таким способом расправилась с крепостной девушкой, и воображение (за неимением фактов) угодливо воспроизводило именно эту версию. А что? Я допускаю повторение, они же не делают выводов из ошибок – в отличие от нас, покаявшихся и осудивших свое прошлое. Они еще многие десятилетия поклонялись своему языческому богу – Ленину, да и сейчас многие поклоняются!

Сделав остановку, я тяжело дышу, а вокруг дышит лес. Проходит минута, другая, и постепенно истерика улетучивается. Она странна среди гигантских вековых деревьев, что колышут своими кронами, напоминая о вечном круговороте материи. О чем я? О стихии, о природном начале, клокочущем внутри ничтожного человека, не понимающего самого себя? Человек – он же до сих пор несет в себе хаос природы, ее беспощадность, и наша цивилизация – это бумажная перегородка, отделяющая нас от хаоса…