Смешанный brак

– Тому, что он бывает в интересных местах, видит страну по-настоящему. А в этой Москве… Мы здесь ничего не видим.

– Так в чем проблема? Ноги в руки – и дранг нах русская глубинка!

– Глубинка – это что?

– Это провинция. Исконно-посконная Русь, которую многие ищут и никак не могут найти. Может, вам повезет?

Вальтер долго на нее смотрит, потом серьезно говорит:

– В глубинке нет нужных архивов. А в Москве они есть.

Вера навеселе, ей хочется дерзить, ерничать, и она несет что-то про Миклухо-Маклая, что бредет от одного селения аборигенов к другому, питается подножным кормом, собирая фольклор (типа сказки-легенды-тосты). Внезапно в подсознании вспыхивает тревога: а чего он сюда прется, Маклай стукнутый? Если его на пеший поход потянуло, то, может, еще потянет взглянуть на сиделицу «мертвого дома»? Поковырять рану в духе садо-мазо? Выяснить «истину», которой нет и быть не может? Вере очень не нравится это движение немецкого немца в направлении Москвы, и она глушит тревогу очередным дринком.

Скандал вспыхивает внезапно, и поначалу повод непонятен. Патрик отказывается выносить очередную порцию жратвы, пока рыжая распорядительница не даст сатисфакцию. Француз наседает на нее, перейдя на английский и настойчиво произнося слово «Дюнкерк» в обвинительной интонации. Кэтрин отстреливается короткими фразами, в которых слышится тот же «Дюнкерк», но в интонации оправдательной. Перепалка вскоре обретает тупиковый характер – никто не хочет сдаваться. В полемику втягиваются остальные, возникает многоязыкий гвалт, и над всем этим царит загадочный «Дюнкерк».

Мелани тоже что-то вякает, ускользнув от Белого (он уже ее обрабатывает).

– О чем базар? – вяло интересуется тот.

– Понятия не имею, – отвечает Вера. – Но когда они собачатся – я получаю кайф.

– Я кайф от другого хочу получить. А тёлка говорит: ты пьяный! Да она еще не видела, когда я по-настоящему бухой!

Суть конфликта между островной и материковой Европой проясняет Вальтер. Это давняя (и смертельная) обида французов, которых англичане не эвакуировали во время второй мировой войны с полуострова Дюнкерк. Своих солдат англичане посадили на корабли, а многотысячный французский корпус оставили на растерзание фашистским войскам. То есть союзники повели себя, как предатели, и Патрик, в конце концов, произносит это слово по-русски.

– Почему предатели?! – Обороняется раскрасневшаяся Кэтрин. – Мы просто не успели!

– Вы предатели!

Лицо Вальтера кривит гримаса.

– Странно. Французский корпус уничтожили наши войска, а они между собой ругаются…

– Никто не забыт, ничто не забыто… – бормочет Вера.

– Что?

– Ничего. Они бы еще Жанну д’Арк вспомнили.

– Жанна д’Арк жила давно. А Дюнкерк был совсем недавно. У Патрика там дедушка погиб.

Отставленный кавалер между тем предпринимает рейд по столу, опрокидывая фужер за фужером. Он что-то роняет, это «что-то» со звоном разлетается на осколки, но Белый не просит извинения. Он закусывает недоеденной пиццей (из чужой тарелки), запивает пивом (из горлышка), после чего ищет глазами «тёлку». А ну-ка, иди сюда! Не хочешь?! Тогда сам к тебе подойду! Эй, стоять, бельгийская потаскуха! Смир-рна! А теперь в койку: шаго-ом арш! Мелани грубо хватают за руку, та с испугом вырывается, и гвалт постепенно стихает.

– Да ты чего, мандавошка?! Не хочешь?! А-а, ты с нашими не хочешь, да?! С кем же ты трахаешься? С этим уродом?

Белый указывает на Патрика.

– Или с этим?

Палец утыкают в Вальтера.

– А может, ты с пидором развлекаешься?! То есть он не пидор, а этот… Бисексуал?!

Разногласия тут же забываются, потому что на горизонте общий враг. Когда Вера пытается урезонить скандалиста, ее посылают по известному адресу. После чего Белый хлопает рюмку, достает из кастрюли недоеденную сосиску и прикладывает ее к ширинке. Дескать, видели? Так вот клал я на вас это самое!

– Чего вылупились?! Я же сказал: хер на вас клал! Причем не такую сикуху, а большой и длинный! Если хотите, могу показать какой!

Когда он расстегивает молнию на джинсах, Вера понимает: это катастрофа! Она решительно берет Белого за руку, да только сила солому ломит – ее отбрасывают, как щенка. И что делать?! Постыдная, мерзкая ситуация, каковую не повернуть в другое русло, не обратить в шутку, потому что козел с серьгой абсолютно неуправляем!

Белый ищет глазами Мелани, но та уже ретировалась.

– Сбежала, мандавошка… Ну и хер с ней!

Пока он, пошатываясь, добирается до двери, все молчат. Повисшая тишина убийственна. Пусть Вера шапочно знакома с этим уродом, но в их-то глазах они из одной песочницы! И вот уже лицо заливает краска; и руки дрожат, и, как говорится, мальчики кровавые в глазах. На негнущихся ногах подойдя к столу, из бутылки с надписью «Jonny Walker» она наполняет фужер и залпом его выпивает. Как вода! Еще порция, глубокая затяжка сигаретой, и на этом события кончаются (хотя до финала было еще далеко).

Наутро party вспоминается бессвязными кусками. Что она там несла? Кажется, что-то о платке, который вынуждена подавать Фриде – а это, думаете, легко?! Ничего подобного, только вы, тепличные растения, о такой страшной обязанности представления не имеете! Это мы, растущие, как саксаулы в пустыне, должны подавать платки, жить в дерьме, жрать дерьмо, чтобы вы потом описали эту жизнь (и эту жратву) в своих многотомных и многоумных исследованиях! Дескать, по каким же причинам дохнут местные жители? А-а, поняли причины! Дайте за это понимание грант! А еще местечко в университете дайте, в общем, гоните обеспеченную жизнь, я заслужил! Кажется, она и урода-Белого пыталась сделать жертвой обстоятельств, и вроде бы даже нашла аргументы. Или не нашла?

Благодатная алкогольная амнезия на поверку оказывается коварной «частичной утратой», с каковой рука об руку шагает «временное просветление». Бог с ним, с Белым, она ему еще отомстит, главный месседж касался другого… Чего именно?

Лежащая в полудреме Вера вдруг подхватывается с кровати. Дура, зачем она завела об этом речь?! Точно, точно: она говорила о маленьком человечке, который мог стать большим (очень большим!) и сделать что-то выдающееся, невероятное, что повернуло бы жизнь в обеих частях Европы, в Азии, даже в Африке, если на то пошло. Америку бы не повернуло, эти гордецы шагают своей дорогой, говоря остальным: ребята, пристраивайтесь в хвост! Но мы-то с вами Старый Свет, нам америкосы не указ! Нам было указом то, что проступало красноватыми буквами на теле человечка, когда его бил озноб и температура подскакивала до сорока. А все для того, чтобы вчитались, прониклись, не оставались неучами дремучими и тупицами безнадежными! Но разве мы вчитывались?! Мы только в телевизор его совали, бедненького, научному сообществу демонстрировали, а те, блин, всегда держат свои скальпели наточенными! Всегда, суки, готовы алгеброй гармонию поверить, и это самое… Разъять, как труп! Вот и разъяли, не сохранили человечка, а теперь плачем! Помните, я объясняла суть пословицы: «Что имеем, не храним, потерявши – плачем»?