Смеющиеся глаза

А солнце все припекает. Мы поднимаемся один за одним по крутой, хитро виляющей тропке, и кажется, что, если на скалы, которые нависают над нами с обеих сторон, плеснуть водой из ручья, они зашипят, как раскаленное железо.

Наверху, на обширном плато, где вокруг приземистых колючих кустиков торчат острые щетинки рыжеватой травы, сбилась в кучу отара овец. Они сонно и добродушно тычутся друг в друга головами, стараясь укрыться от палящего солнца. Наиболее находчивые и расторопные овцы дремлют в тени огромных валунов. Чабана не видно: вероятно, он тоже спасается от жары.

Неожиданно отчаянный, полный ужаса крик ребенка нарушил тишину. Откуда-то прямо из отары, расталкивая неповоротливых овец, выскочила девочка лет десяти, наверное, дочь чабана. Широкий цветастый халатик парусом вздулся у нее на спине. Черная косичка беспомощно барахталась за спиной. Девочка не переставала кричать. Босая, испуганная, она стремительно мчалась к нам но колючей траве.

Мы спешились и устремились ей навстречу. Ромка первый подхватил девочку на руки. В ее узеньких, как щелочки, глазах притаился ужас. Она что-то прокричала на своем языке, показывая на ногу. Нагнувшись к ней, мы увидели ниже колена ярко-красную точку.

— Кажется, каракурт, — оказал Туманский. — Черный паук!

Ромка опустил девочку на землю и, выхватив из кармана брюк коробок спичек, приложил одну спичку головкой к ранке, а второй поджег. Девочка коротко вскрикнула, синяя вспышка тут же растаяла в ослепительном солнечном свете.

— Вот и порядок, — сказал Ромка и девочка притихла, удивленно и доверчиво разглядывая его. — Укус обезврежен. Аксиома.

— Это дочка чабана Байменова, — сказал Туманский. — Надо отвезти ее в юрту, связаться с заставой и вызвать врача.

— Укус обезврежен, — упрямо повторил Ромка.

Он сел на коня, я помог усадить в седло девочку.

Вечером, на обратном пути, мы заехали в юрту. Девочка чувствовала себя нормально. Врача вызывать не пришлось. Хозяева без устали благодарили нас.

— И как это ты догадался? — спросил я у Ромки, когда мы возвращались на заставу.

— У одного профессора вычитал, — ответил Ромка. — Еще в училище. Как чувствовал, что в этих краях придется служить. Но тут важно не упустить время, решали две-три минуты.

— Молодец, — не оборачиваясь к нам, сказал Туманский. Сказал будто выстрелил.

Слово «молодец», как я был убежден, Туманский произносил не чаще одного раза в месяц и то в связи с самыми выдающимися событиями. Оно, это слово, ценилось примерно так же, как медаль. Я откровенно позавидовал Ромке. Впрочем, мы всегда завидовали друг другу. Но это была хорошая зависть.

— Кстати, — сказал Ромка немного погодя, — это замечательный профессор. Честное слово. Он ничего не высасывает из пальца. Практик. Всю жизнь провел в горах и пустынях. Вот скажи, например, как в степи найти воду? Ну где бы ты стал бурить скважину?

— Не знаю, — откровенно признался я.

— А он знает, — оживленно продолжал Ромка, все еще не оправившийся от неожиданной похвалы Туманского. — Там, где живет муравей-жнец. А живет он только в тех местах, где неглубоко есть вода. В своих подземных кладовых муравьи размачивают зерна перед тем, как их схарчить. Логично? Вгрызайся в землю там, где живут эти высокообразованные муравьи, — будешь с водой. Аксиома!

— Здорово, — не то восхищенно, не то с удивлением сказал Туманский, осадив коня. — А книга этого профессора у вас есть?

— Есть, — ответил Ромка, — я вам ее вечером принесу.

Мы остановились у ручья напоить коней. В долине было чудесно. Темно-зеленые ели, чудом державшиеся на скале, заглядывали в звеневшую среди камней воду. Яркая мозаика обнаженных пород радугой играла на солнце.

Туманский пригоршнями пил холодную воду и смотрел вокруг с таким видом, будто сам создал эту красоту. И вдруг негромко произнес:

Эх ты, сердце мое, Чем встревожено? Видно, ты для тревог В грудь положено.

Мы притихли. Неторопливо взнуздывая коней, мы ждали, что Туманский прочтет еще. Но он замолчал, казалось испугавшись внезапно нахлынувших на него чувств.

— Здорово, — не выдержал Ромка.

— «Здорово», — сердито передразнил Туманский. — За такие строки поэту нужно кланяться в ноги. И носить на руках. В данном случае — Александра Прокофьева. Согласны, лейтенант Ежиков?

— Аксиома! — гаркнул Ромка и ткнул меня кулаком в бок: смотри, мол, каков сухарь!

И я обрадовался тоже. Еще бы: кажется, Туманский начинает «открывать» Ромку, а Ромка — Туманского!»

Страничка четырнадцатая. «Из штаба отряда пришло задание по тактике. Его нужно было выполнить в сжатые сроки: предстояли офицерские сборы. Туманский предупредил нас, что ударить лицом в грязь нельзя, и определил время для подготовки. Для нас с Ромкой, разумеется, это задание особой сложности не представляло — еще были свежи в памяти знания, полученные в училище.

Но Ромка взялся за работу с большой охотой. Дело в том, что один из разделов задания предусматривал расчеты, связанные с применением атомного оружия, определением степени радиоактивной зараженности местности после атомного удара по противнику. А для этого требовалось хорошее знание математики.

— Помог бы Туманскому, — сказал я Ромке.

— Навязываться не буду, — заупрямился он.

Но получилось так, что начальник заставы сам обратился к Ромке, спросив, какие данные получились у него в итоге. Оказалось, что между результатами Туманского и результатами Ромки есть расхождения. Ромка засел с капитаном на целый вечер за топографические карты и чертежи. Он весь горел, когда рассказывал Туманскому ход решения и разъяснял наиболее эффективный способ определения необходимых данных.

— А это что за формула? — спросил Туманский. — Такой в учебнике нет.

— Да это… — смущенно начал Ромка, — в общем, я тут упростил одну формулу. Быстрее получается. И проще.

Туманский посмотрел на Ромку. Колючие глаза его потеплели?

— Ну, ну, — одобрительно пробурчал он. — Высшая математика?

И вдруг захохотал задорно и раскатисто. Ромка оторопело посмотрел на него и тоже захмыкал. Вволю насмеявшись, они снова принялись за работу. Ромка с еще большим подъемом продолжал орудовать карандашом.