Смеющийся волк

— Да, но как же?.. — заикнулся было Капи, но Реми уже плюхнулся на место у окна и закрыл глаза.

— Извините, — поклонился соседям Капи и уселся рядом с Реми.

Сидевшие напротив парни, с виду студенты, завели с Капи разговор:

— Что это с ним?

— Гляди, совсем плох! Может, у него мозговая анемия? И руки, вон, все ободраны…

Капи, состроив озабоченную мину, постарался ответить чисто «по-детски»:

— Да он простудился, а лечиться толком не стал — и вот…

Нельзя же было сказать, что у Реми, возможно, холера. А интересно, что было бы, если так сказать? Вот бы попробовать! Все бы, наверное, разбежались кто куда. Они бы, наверное, одни в вагоне остались.

— А куда вы едете?

— В Осаку.

— А, ну до Осаки ещё часа два, так что хорошо бы ему поспать пока.

Капи согласно кивнул и взглянул на Реми. Тот делал вид, что спит, как барсук в норе: веки сомкнуты, брови насуплены. Капи вспомнил ещё кое-что: снял с себя пиджак и накинул на Реми. Тот даже не пошевелился. Вздохнув, Капи прислонился бочком к Реми и закрыл глаза. Если они оба будут спать, студенты, пожалуй, отстанут и займутся своими проблемами. Вскоре послышались голоса: это студенты беседовали со старичком.

— Говорят, опять больной оспой из больницы сбежал. И чего ему не сидится? Куда бежит?!

— Ну, наверное, беспокоился очень о семье, о работе. Так вот вдруг взяли и заперли в больнице — конечно, ему тяжело.

— А я ещё слышал, что были случаи лёгочной чумы.

— Надо же! Сколько всяких лекарств, сколько снадобий ни изобретают… Тут тебе и прививки от оспы, и ДДТ всякие от насекомых, а всё равно болеют… И когда же это всё кончится!

— Да, налётчики с пистолетами, грабежи, убийства, самоубийства целыми семьями… Эх, всё оттого, что войну мы проиграли.

— Я тут знаю одного — так он рассказывал, как к нему бандиты вломились и ему железным прутом по башке…

— Того и гляди тебя ни за что ни про что пристрелят.

— Вот-вот! Даже дети, вот как эти, запросто совершают ужасные преступления. Уж коли в мире такой беспорядок, всех порча коснётся, а детей первым делом.

— Страдают-то прежде всего дети, молодёжь. Вот на Кюсю вся семья с собой покончила. Так там шестеро детей погибло — от семнадцатилетнего старшего сына до четырёхлетнего ребёнка. Конечно, взрослые до этого довели. Жуткая история!

— А кражи в поездах! Тоже ведь детей заставляют воровать.

— Да уж, и впрямь… А им небось даже интересно. Бедные дети!

— Ненавидят все друг друга, вот что! Страшно становится!

— А сколько в Токио беспризорных!

— Да, голодают…

— А уж атомная бомба в Хиросиме!..

— Да, от этого, говорят, сначала волосы выпадают…

В начале одиннадцатого поезд прибыл на осакский вокзал. Понос у Реми благодаря лекарству пока унялся, но температура держалась высокая. Во всём теле ощущалась слабость. Может быть, от жара, ссадины на ладонях у него в основном подсохли, боль утихла. Намотанная на кисти рук туалетная бумага приклеилась к ссадинам. Если бы Реми попытался её теперь сорвать, наверное, опять пошла бы кровь. Наверное, лучше было оставить как есть — рано или поздно сама отвалится. Чтобы подкрепить силы, надо поесть чего-нибудь питательного, — твёрдо решил Реми. В животе у Капи тоже давно уже урчало, так что он, наверное, не против был перекусить.

Хотя час был уже поздний, на вокзале было полно народу. Как и в Уэно, многие ели, разбрасывая вокруг объедки и обёртки, или спали, постелив прямо на грязном полу газеты. Этим, наверное, пришлось очень долго ждать, пока удастся купить в кассе нужный билет.

Справив нужду в уборной, они вышли из вокзала. Привокзальная площадь была погружена во мрак — только на другой стороне площади мигали редкие оранжевые огоньки. Они раскачивались, словно фонарики на рыбацкой лодке. Приметив огонь, Реми и Капи направились к нему. В отличие от здания вокзала, площадь была безлюдна. Машин тоже не было. В угол между строениями намело ветром кучу бумажного мусора. Там, свернувшись клубком, спали четыре собаки. Огоньки оказались газовыми светильниками над передвижными продовольственными лотками. В нос им ударил такой же дух, как когда-то на вокзале Уэно.

— Время позднее — уже почти все лавки закрыты, — хмуро буркнул Реми.

— Ничего! Тут у них есть куриные шашлычки, печёные бататы… А вон, смотри! Лапша тоже есть, — бодро возразил Капи. Ему всё казалось сейчас очень вкусным, так что слюнки текли.

— Да ну! Я хотел поесть где-нибудь в заведении попристойней… Но, видно, ничего не поделаешь: давай хоть лапшу возьмём, что ли!

У лотка с лапшой стояли двое молодых людей в военных фуражках и потягивали сакэ, заедая похлёбкой. Готовила похлёбку старуха с младенцем на подвеске за спиной — наверное, бабка этого младенца. Матери нигде не было видно. И старуха, и оба её покупателя угрюмо молчали, словно были чем-то недовольны.

— Две лапши- удон, — робко попросил Реми.

Больной, ослабевший, в чужом, незнакомом городе, он чувствовал себя сейчас очень неуверенно. Когда Реми и Капи подошли к лотку, под ноги им бросилась собака и начала обнюхивать. Какой-то грязный шелудивый серый пёс. Оба они стали наперебой отмахиваться и прогонять собаку, но та не обращала внимания.

Скоро лапша была готова. Старуха горбилась под тяжестью младенца, но шуровала с котлами и мисками сноровисто, так что даже не пролила ни капли, когда разливала похлёбку здоровенным уполовником. Это был «лисий удон» — крупная плоская пшеничная лапша с квадратным биточком из варёной в масле соевой пасты, плавающим сверху. На стойке были разложены приправы, так что Реми и Капи могли насыпать себе вволю зелёного лука и красного перца. Расположившись у стойки, они дули на горячую лапшу, орудовали палочками и прихлёбывали из мисок. Капи уплетал так, что за ушами трещало, но Реми обратил внимание на то, что похлёбка почему-то сладковата на вкус и лапша какая-то тяжёлая, вязкая. Ему захотелось бросить всё, не доев. Но если не поесть сейчас, болезнь так и не пройдёт. Учитывая это обстоятельство, он всё же через силу прикончил свою похлёбку. Собака по-прежнему вертелась рядом, не желая никуда уходить. Подняв морду, она заглядывала им в лица и косилась на руки, отбегала немного, снова подбегала и норовила потереться своей шелудивой шкурой об их ноги.

— И куда она подевалась? — хмуро спросил один из мужчин.

— Баба, как собака, всегда норовит домой вернуться, — бросил второй, безразлично взглянув на Реми и Капи.

— Только не вздумайте поесть и смыться. С вас двадцать иен. Платите живо! — сердито крикнула старуха.

Реми поспешно достал из кармана брюк две монеты по десять иен и положил на стойку.

— Это ещё что такое! Монеты-то фальшивые! Меня не проведёшь! — взвизгнула старуха.

Мужчины тоже нагнулись посмотреть на монеты.

— Ха! Это кто-то пошутил. Так и написано: «Государство Япония. 1952 год».

— Ага, это ещё что? «Достоинством в 10 иен». Сейчас такие монеты часто попадаются. Забавно, только какие уж это фальшивые деньги?! Не шибко на них разбогатеешь. Ты где их взял-то, парень? Небось самому такую отчеканить слабо?

Реми вместе с мужчинами разглядывал монету, чувствуя, как у него всё больше и больше кружится голова. У него даже не было сил думать, что происходит. Казалось, в холерном угаре он вдруг перенёсся в какой-то дурной сон. И в этом сне ему стало совсем плохо, захотелось лечь и больше не вставать.

— Слышь, парень! С этими дело не пойдёт! У тебя что, настоящих нету, что ли?

Реми отчуждённо кивнул.

— Ну, беспризорники! Вот ведь дурак-то! Я так и знал! У него ещё руки все ободраны до крови.

— Ты, парень, посмотри у себя в узелке. Если денег нет, что-нибудь взамен предлагай. Вроде в полицию тебя сдавать неохота, так что ты давай, поищи чего-нибудь.

Реми оглянулся на Капи. Тот стоял как придурок, с открытым ртом, со слезами на заспанных глазах. Реми тоже захотелось плакать. Он торопливо развязал свой узелок, достал оттуда пустую коробку от бэнто, новые ножницы и бритву.