Смилодон в России
Шрифт:
Да какие, к чертям собачьим, мавры и гишпанцы – остаточные явления это, последнее «прости» от великого Калиостро. Отбеливатель, видно, был некачественный, а может, все выпитое негативно повлияло…
– Вы крайне наблюдательны, ваше величество. Все в нашем роду необычайно смуглы. Это благодаря тюркской царице Жасмин аль Бану, взятой Еремилом Буровым в плен в Караван-сарае, – с шармом и поклоном отвечал Вася Буров, трепетно облобызал государыневу длань и был отпущен с миром, дабы осмотреться, себя показать и внутренне настроиться на общение с прекрасным.
Происходило это все во внушительной полукруглой зале – с хрустальными люстрами, плафонным потолком и наборным, филигранной работы полом. На стенах радовали глаз холсты и гобелены, воздух дрожал от пламени свечей, центральное место занимал невиданных размеров стол, четырехугольная доска которого была сделана из аметистового стекла и являла собой планы крепостей, с честью отвоеванных повелителем Тавриды у коварного и злобного оттоманского султана. [450] И среди всего этого великолепия ходили,
450
На самом деле Суворовым.
451
Если кто не помнит – после конфронтации с Калиостро он страдал вялостью члена.
452
Ее еще называли «пробир-дамой» императрицы, ибо каждый будущий фаворит проходил долгую, тщательную проверку в ее объятиях. Только после этого и при получении «примерной аттестации» кандидат допускался к осмотру лейб-медиком Роджерсоном.
– Ах, князь, это незабываемо, с той дивной пятницы я пребываю словно во сне, живу лишь одной надеждой повторения оного чуда. Служение Купидоново в вашем обществе есть лучшее из мечтаний для любой скромной девушки.
Пышная грудь ее бурно волновалась, чувственные губы были влажны, хитрые, распутные зеленые глаза горели похотливым огнем. Уж кто-кто, а она-то не напоминала скромную девушку. Скорее ту, многократно искушенную, бродившую со Спасителем по Палестине…
– Да, да, приятно было. Если что, почту за честь, – Буров мило улыбнулся, шаркнул многообещающе ножкой и хотел было податься в сторону, но внезапно передумал, пошел на контакт и залился курским соловьем – он увидел кавалера Шешковского. Одетый в скромный сиреневый камзолишко, главный инквизитор империи стоял у бюста Вольтера в натуральную величину и с кривенькой ухмылочкой, похожей на оскал, внимательно приглядывался к присутствующим. Стоял в полнейшем одиночестве, то ли гордом, то ли скорбном, близко к нему никто не подходил – во-первых, по определению грозен, а во-вторых, уж больно видом нехорош: лоб замотан тряпками аж до самых глаз, поверх парик кудлатый напялен, а сами-то глазищи, хоть и заплывшие, ужас как сверкают, огнем горят. Жуть. Один лишь Вольтер безропотно переносил общество инквизитора – улыбался тонко, по-отечески смотрел. Куда ты денешься – мудрец, философ, опять-таки без рук, без ног.
– Ну когда же, князь, когда? Я вся дрожу, я вся изнемогаю, – снова затянула про свое, про девичье якобы Надя, и розовые прекрасные выпуклости ее едва не вынырнули из декольте. – Давайте сегодня. И чтобы не знали эти мерзкие замарашки, Сандунова и Фитингофф. Пусть потом они лопнут от зависти. О, князь, я обещаю вам, эту ночь вы запомните надолго…
Как дама скажет. Было бы предложено. Как только, так сразу. Буров отвечал уклончиво, с тонкостью шутил, мастерски держал девушку в напряжении, а сам периферийным зрением следил за инквизитором – ну что, признает или нет? С одной стороны, конечно, стресс, аффект, острая, искажающая восприятие боль, а с другой – сильная воля, профессионализм, отточенная, как у всех садистов, память. А, похоже, признал, признал, ишь как воодушевился-то, словно карп на сковородке. Ну, теперь будет весело так уж весело. Итак, триумвират сложился – Зубов, де Гард и Шешковский. Бог любит Троицу.
– Я сбрызну грудь «Вздохами амура», живот – лавандовой водой, а лоно – розмариновой настойкой. Я надену прозрачный пеньюар с розовыми блондами и шелковый чепец с желтыми кружавчиками. Я буду словно Клеопатра на ложе нашей страсти. Мы начнем с «негрессе» – неторопливо, затем перейдем к «наезднице», [453] ну а уж потом я сделаю глубокий «постильонаж», «сорву листок розы» и «сыграю на кларнете». [454] Чтобы наконец добраться до «дилижанса»… – сообщила между тем якобы Надя, кокетливо придвинулась к Бурову, ищуще заглянула в глаза, но тут, на его счастье, ударили в гонг, и общество единодушно потянулось на премьеру – Господи не приведи опоздать.
453
Позы при половом акте.
454
Приемы изощренной любви.
– Так, значит, сегодня, князь, сегодня, – конкретизировала страдалица, сделала игривый реверанс и, не мешкая, одной из первых устремилась в обитель Аполлона – любовь любовью, а положение-то обязывает.
Делать нечего, пошел и Буров, впрочем, в охотку,
с интересом, в театре он, верно, не был лет двадцать пять. А в таком и подавно, стилизованном под римский цирк. В коем стены были мраморные, занавес шит золотом, места же для зрителей, обитые зеленым бархатом, подымались ступенями и образовывали полукруг. В общем, действительно обитель муз, штаб-квартира Аполлона, чертог отдохновения души, вместилище всего возвышенного и прекрасного. А вот литературный опус ее величества был так себе. И по идее, и по стилю, да и по манере написания. Сюжетец пьесы не баловал: масон, обманщик, плут и шарлатан с изящным имечком Калифалкжерстон держал за круглых дураков народ православный в лице наивного и кроткого помещика Самблина. Навешал ему на уши лапши, что, мол-де, есть алхимик великий, что ел и пил с Александром Македонским и может увеличивать бриллианты «втрое больше того, как они теперь». Затем, естественно, терпилу кинул, ручкой помахал и свинтил с концами. А несчастный помещик все сокрушался, что, «желая помочь в стесненных обстоятельствах, чудотворец варил мои богатства, но в один день котел, в котором кипели драгоценности, лопнул, а на другой день другой котел полетел в воздух и исчез».М-да, не «Гамлет», и не «Король Лир», и не «Генрих IV». Просто «Обманщик»…
Народ реагировал на представление по-разному. Дамы ее величества преданно хихикали, французский посланник снисходительно кивал, наследничек престола брезгливо хмурил бровь, поддатый Разумовский благополучно дремал. Что же касается Бурова, то он все больше следил не за действом, а незаметно наблюдал за инквизитором империи – тот так и жег его глазищами из-под своих бинтов, при этом улыбался криво и крайне нелицеприятно. Как пить дать, замышлял какую-нибудь подлянку. Узнал, каналья, узнал…
А пьеса между тем финишировала – под стенания Самблина, под аплодисменты зрителей, под крики придворного актива: «Браво!»
– Чудовищно, – вроде бы себе под нос, но так, чтобы услышала и мать родная, выдохнул наследник престола, встал и двинулся в соседнюю залу, где помещался стол с напитками и закусками. Двинулся неспешно, по большой дуге, с тем чтобы подрулить к фрейлине Нелидовой [455] и сделать приглашающий кивок. – Компанию не составите, мадемуазель?
455
Екатерина Нелидова была его любовницей в то время. Вскоре ее заменила княгиня Гагарина.
Чувствовалось, что Бахус и Венера ему гораздо ближе Аполлона и Талии. [456]
– Ваше величество, мои поздравления, – приблизился к самодержице гроссмейстер Елагин, сладчайше улыбнулся с полнейшим одобрением, учтиво поклонился, изображая восторг. – Какой стиль, какой слог, какая глубина содержания! Этот негодный Калифалкжерстон с его бредовыми идеями развенчан, жестоко посрамлен и разбит в пух и прах. Вы, ваше величество, широтою мысли аки Гипатия Александрийская. [457]
456
В общем-то, что бы там ни говорили про великого князя Павла Петровича, но он, изрядный жизнелюб, успел за свой недолгий век многое: только от своей второй законной супруги Марии Федоровны у него было десять наследников.
457
Прославившаяся глубиной своих знаний и очаровательной внешностью девственница-философ Александрийской школы неоплатонизма. Будучи ученицей Плутарха и Посвященной в Высшие Мистерии, она с легкостью затмевала в диспутах всех апологетов христианства в Северном Египте. Естественно, апологетам христианства и александрийскому епископу Кириллу это очень не нравилось. Кончилось дело тем, что из Нитрийской пустыни вышли воинствующие монахи, ведомые Петром Читателем, набросились на Гипатию, ехавшую в колеснице, и умертвили ее камнями. Затем содрали раковинами плоть с костей, останки растоптали, вываляли в пыли, а затем только сожгли. Аминь.
Улыбался он через силу, нехотя, потому как пребывал в миноре. Этот чертов философский камень, для постижения секрета коего проведено было столько ночей в ротонде, все никак не давался ему в руки. А может, все-таки слукавил в чем Калифалк… тьфу, Калиостро?
– Ну, князь, и каковы же ваши впечатления? – подплыла к Бурову царица, вальяжно, величественно, с улыбкой на устах. – Всецело отдаюсь на ваш суд. Надеюсь, вы зритель не слишком жестокосердечный?
Судя по ее торжествующему виду, все ответы на свои вопросы она уже знала.
– О, ваше величество, вы еще спрашиваете! – с чувством поклонился Буров, трепетно вздохнул, и голос его задрожал от восхищения. – Столько такта, шарма, знания жизни. Уж не знаю, которая из муз водила вашим пером, но, верно, такая же прекрасная, как и вы сами.
Мастерски прогнулся, без намека на фальшь, преданно и честно глядя в глаза. Пусть, пусть их величество порадуется, женщины, аки мухи на мед, падки на лесть. А державные тем паче.
– О, князь, вы, я вижу, и впрямь ценитель прекрасного, – отлично поняла его Екатерина, и умные, лукавые глаза ее игриво блеснули. – Давайте-ка приходите вы в четверг. Я вам покажу коллекцию своих гемм. [458] Прошу без церемоний, по-простому.
458
Екатерина Алексеевна увлекалась резьбой по камню, изготовлением гемм на манер античных, разнообразных штампов, медальонов, камей и печатей. А содействовали ей в сем благородном деле химик Кениг и медальер Лебрехт.