Смилодон
Шрифт:
Доехали без приключений, остановились в проулке, вылезли из карет, построились по ранжиру.
— Смирно! — маркиз приосанился, выпятил грудь и кинул командирский взгляд на дворецкого и его команду. — В церкви праздно не шататься, глазами, а тем паче руками не шарить, к женскому полу не приставать, голоса не повышать, матерно не выражаться. Всем надлежит кучно занять сидячие места в прямой видимости алтаря и следить за изменениями в обстановке. А будет в том конкретная нужда — разить врага до виктории, беспощадно. В общем, приказываю держать себя чинно и с достоинством — в храме хоть и католики поганые, но все ж таки христиане. Ну, ребятушки, с богом! Равняйсь! Смирно! Вольно! Налево! Шагом марш!
Лакеи под предводительством дворецкого сделали четкий полуоборот и строем, в ногу, двинулись по направлению к храму, крестясь на ходу синхронно, только вот по-нашему, по-православному…
“Господи, ну почему
— Время еще терпит, господа. Думаю, легкий моцион нам не повредит.
Ладно, пошли дышать свежим воздухом, благо рядом за решетчатой оградой находился скверик Нотр-Дам. Печальный, запущенный, заросший травой, однако отнюдь не пустынный. Вокруг гранитного шестиугольника с готической башенкой в центре медленно прогуливалась парочка — задумчиво, под ручку. Надо полагать, очень сладкая. Маленький сутулый человечек в мешковатом камзоле и стройный, на редкость симпатичный юноша с мечтательными глазами. Не замечая ничего вокруг, они томно ворковали и напоминали голубков, каких рисуют на поздравительных открытках. С золотой свадьбой вас! Блин…
— Наконец-то вы уяснили, милый мой, что только Ганимед смог дать Юпитеру то, чем его пытались осчастливить столько женщин, — говорил сутулый человечек, и его маленькие, глубоко посаженные глазки светились затаенной похотью. — Только мужчина может до конца понять другого мужчину и нежно, с любовью, но в то же время напористо указать ему дорогу на вершину блаженства. Доверьтесь мне, мой друг, и все ключи от рая будут ваши. Это говорю вам я, Максимилиан Робеспьер, человек, кое-что понимающий в настоящей мужской дружбе.
Угасал погожий осенний день, шуршала под ботфортами листва, медленно шла по кругу женихающаяся парочка. Маркиз, занятый своими мыслями, молчал, шевалье боролся с Морфеем, Лаура любовалась закатом, а Бурова терзали сомнения — интересно, это тот самый Робеспьер или какой-нибудь другой? Малый рост, плюгавость, сколиоз. Похож, ох, похож… Однако не факт. Ладно, во всяком случае и тот, и этот педерасты.
Наконец, вырвавшись из плена мыслей, маркиз глянул на часы, встрепенулся, и в повелительном голосе его прорезалась сталь:
— Время, господа. За мной.
И первым устремился под древние своды, помнившие еще те времена, когда могучий корабль Лютеции был просто утлой лодчонкой. Внутри храма было просторно и все внушало мысль о быстротечности земного, о краткости мгновения, называемого жизнью: гербы-эпитафии на стенах, изображения пекла на створках алтаря, скорбные лики угодников, Христа и Приснодевы. Их взгляды как бы вопрошали каждого: а что сделал ты, чтобы попасть на небо? Мементо мори!
— Так где тут у них центральный неф? — маркиз, видимо, машинально хотел перекреститься, однако вовремя сдержался, пошевелил губами и быстро вытер руку. — А, вот… Теперь ищем запад. Так, есть, вижу, в черной маске. Внимание, господа, брать будем на выходе. Ну, дай-то бог, чтобы все вышло по-тихому.
Только по-тихому все и не вышло. Курьером принцессы де Ламбаль оказалась пикантная красотка со скверным характером. Заметив, что какие-то люди рванулись к человеку в маске, с которым у нее только что было рандеву, она мгновенно превратилась в фурию, выхватила кинжал и бросилась в рукопашную. Очень неудачно. Веер в руке Лауры Ватто стремительно раскрылся, с легкостью парировал клинок и играючи, не прекращая движения, полоснул красотку по горлу. Наискось, словно циркульной пилой. Звякнул об пол выпавший кинжал, дрогнули огни свечей, вскрикнул кто-то из паствы, то ли испуганно, то ли восхищенно. Мягко упало тело.
— Дешевка, — стряхнув кровь, Лаура выругалась и превратила дюжину опасных бритв снова в веер. Между тем человек в маске, проявляя невиданную прыть, метнулся влево, к боковой лестнице, ведущей наверх. Что-то в биомеханике его движений показалось Бурову знакомым, и даже очень. Странно… Однако подсознание с гарантией запоминает навсегда все увиденное и ложных сигналов не дает. Где же он раньше встречал этого ухаря в маске? Странно, странно… Только особо ломать голову Буров не стал — в нем проснулся азарт преследователя. Как ни устал, как ни хотел спать, а словно молодой и глупый ринулся в погоню — вверх, вверх, вверх по щербатым ступеням. А собор-то построен от души, под самые облака. Эх, ма… Задыхаясь, Буров выскочил на галерею, сориентировался на ходу, посмотрел по сторонам и вдруг непроизвольно замедлил шаг — вот она, лепота-то! Вечерний, утопающий в закатном золоте Париж! Необъятное нагромождение улиц, скверов, башен, площадей, перевязанное посередке лентой Сены. И без Эйфелевой башни хорош. С высоты птичьего полета кажется совсем таким, как в сказках фантазера Андерсена, — огромным, донельзя средневековым,
преисполненным любви, доброго волшебства и хороших людей. О, мечтать не вредно…А вот сам Буров действительно в сказку попал, только, судя по антуражу, страшную, с хреновым концом. Со всех сторон его окружали чудища, монстры, химеры, человекоподобные птицы в монашьих капюшонах, крылатые пантеры, леопарды и пумы, ужасные создания, полулюди-полузвери. Утвердившись когтями на камнях балюстрад, они вот уже пять столетий взирали на Париж и щерили уродливые пасти — одни в идиотском хохоте, другие — озлобленно оскалясь, третьи в саркастической ухмылке. Все в них вызывало отвращение — и глаза, посаженные на виски, и носы, упавшие на подбородки, и перепонки вместо пальцев. Не изваяния — сплошная аллегория. Все худшее, что затаилось в человеческой душе, запечатленное в камне. О чем кричит огромный каменный монах, по пояс высунувшийся из пилястра, чей исполинский разверстый рот напоминает вход в преисподнюю? Кто слышит его? Кто понимает? В общем, страшно аж жуть. Однако Буров был не из пугливых.
“Почем опиум для народа, отцы?” — с усмешкой глянул он на святых, расположившихся здесь же, неподалеку, на готических пьедесталах, прислушался, вытащил тесачок и стелющейся спецназовской рысью припустил дальше — мимо уродов с клювами, задумчивых гаргулий и смеющихся чудовищ. И вдруг остановился — со стороны северной, напоминающей чудовищный шип, башни на него бежал человек в маске. Исступленно, судорожно, словно загнанное животное, придерживая левой рукой повисшую плетью правую. Позади деловито, даже с ленцой, трусил шевалье, кончик его шпаги на добрые три дюйма был окрашен кровью. “Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках”, — настраиваясь, Буров вытащил английскую пукалку, перехватил тесак поудобнее и чваниться не стал, поспешил гостю дорогому навстречу — хорошо-то как, сам пришел. Как там приказано-то его? Слепить теплым? Будет сделано. Ну-ка, иди-ка ты сюда, очаровашка! Однако взять живым человека в маске не получилось. Не добежав с десяток шагов до Бурова, он вдруг ужасно закричал, вскочил на балюстраду и сунул левую, здоровую, руку за пазуху. Мгновение — и что-то полетело вниз, на складчатую крышу, ударилось глухо, покатилось, сгинуло в полутьме. А человек в маске снова закричал на высокой ноте, ненавидяще и страшно, всхлипнул и бросился следом. Тело его встретилось со свинцовой кровлей, перевернулось пару раз и механической, потерявшей завод куклой рухнуло на землю. Вспорхнуло воронье с нижней челюсти монаха-исполина, захрапели, попятились в проулке испуганные лошади…
— Надо было мне его пришить, — шевалье горестно вздохнул, вытер шпагу надушенным платком и, бросив его вниз, проследил, сколько мог, как он кружится, подобно батистовому мотыльку. — Ну, теперь шуму-то будет…
Словно в подтверждение его слов, воздух загудел, тяжко завибрировал и преисполнился могучего баса — это пробудился от спячки колокол Нотр-Дама. В оконце звонницы было видно, как шестнадцать кузнецов в длинных фартуках охаживают кувалдами его бока…
Однако шевалье оказался прав лишь отчасти. Когда они с Буровым спустились на землю, оставили обитель благочестия и подтянулись к месту падения, вокруг все было тихо. Маркиз и Лаура стояли молча, подавленные, в растерянности смотрели на труп — жалкий, измочаленный, — без маски. Труп старшего брата Артура, известного финансиста…
Триумф унитарного патрона
Ночью Бурову приснилась Лаура. Улыбающаяся, топлес, в одних лишь соблазнительных мини-бикини, она готовилась к завершению стриптиза, показывала язык и фальшиво напевала:
— Это был не мой чемоданчик, это был не мой чемодан. Обманули дурака на четыре кулака.
В левой руке она действительно держала чемоданчик, вернее, кейс фирмы “Самсокайт”, один в один, как те, в каких президенты хранят свои ядерные кнопки. Странный выдался сон, непонятный, зато длинный — проснулся Буров только к обеду. Плотному, основательному, в обществе Мадлены и шевалье. Ели буйабес <Похлебка типа ухи.>по-марсельски с пряностями, жареную куропатку по-бретонски с шампиньонами, пили бургундское и благородный кларет, разговаривали в основном о вчерашнем. Да, похоже, вселенского скандала не миновать. Убийство в храме, полеты не во сне, а наяву, сержант-дворецкий со своими мудаками. Устроили сдуру побоище, избили половину прихожан. С матерной руганью и криками по-русски: “Осади назад! Осади!” Ну не идиоты ли! В общем, маркиз с рыжей сиротой с утра пораньше отчалили куда-то, как видно, нажимать всеми лапами на свои тайные пружины. Интересно, как это у них получится? Принцесса де Ламбаль, по слухам, устроила маркизу де Шефдебьену сцену, тот на полусогнутых побежал к королю и нашептал ему такое, что их величество пришло в ярость, топало ногами и изволило несвоевременно облегчиться. Словом, вонь поднимается еще та…