Смоленская Русь. Княжич 1

На совете князя с ближними боярами, на котором я имел честь присутствовать, сидя по правую руку от князя, вельможи долго убеждали князя одуматься и остаться в Смоленске. Но Изяслав Мстиславич слушал бояр в пол–уха и оставался непреклонен, словно скала. Сподвигнуть его остаться в городе могло, разве что только, не избрание меня его наместником на завтрашнем вече. Но этот вариант был маловероятен, я уже пользовался огромным авторитетом, как среди простых горожан, так и в боярской «касте».

Ночью практически никто не спал, князь устроил скромный пир со своими ближниками. Пили мало, зато много велось разговоров как сокрушить ворога в лице ненавистного киевского князя.

Утром в тереме стояла настороженная тишина. Даже обычно шумные бояре, уже начавшие с самого раннего утра собираться в просторной гриднице, разговаривали вполголоса, что на них было совсем не похоже.

Припозднился владыка Алексий со своим клиром. Он благословлял всех присутствующих в гриднице раздражённым голосом, при этом сверля по сторонам хмурым взглядом. Подбежавший церковный служка не обращая ни на кого внимание, поклонился епископу, что–то ему прошептав. Затем Алексий во всеуслышание объявил, что всё готово для торжественной службы в главном кафедральном храме города.

Сегодня, с самого раннего утра, несмотря на лёгкий морозец, на улицах города было непривычно суетно и многолюдно. Весть о том, что князь покидает столицу уже, наверное, дошла в каждый дом.

Городской люд, жители окрестных сёл, спрятавшись от лёгкого морозца в армяки и овчинные полушубки, шли по припорошенным снегом улицам на главную вечевую площадь столицы. Чернеющие вереницы мужчин, жадно переговариваясь в пути, спешили занять лучшие места у помоста. На дальних задворках площади и у прилегающих к ней улицам кучковались обеспокоенно щебечущие женщины, рядом с ними возбуждённо прыгали дети.

На Вечевой площади растревоженный народ толпился спозаранку, его количество всё прибывало, достигнув своего пика к обеду. И в этом простонародном скопище ни на секунду не умолкали разговоры.

– Чего случилось–то? – спрашивал своего соседа, портного швеца Григора, заспанный бондарь Нездыл, весь пропахший смолистым деревом вперемешку с перегаром. – Неужели, беда какая?

– Беда, не беда, – опередил портного стоящий рядом лучник Иванко, – а князь с дружиной от нас уезжает!

Григорь приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть говорившего «тысяцкого», и лишь потом, опустившись на пятки, ответил своему гулеванившему весь прошлый день соседу Нездылу.

– Кончилось наше мирное житье–бытьё. Опять князьям невмоготу! Слышишь, что тысяцкий глаголет? Затеял Изяслав великую смуту.

– Никак, с братьями поссорился?

– Ну а с кем ещё? Не с половцами же ему ссориться?! Помяни моё слово, и нас грешных в эту «котору» он ещё втравит! – и опять приподнялся на носки, ловя каждое слово выступающих.

А глашатай в это время, надрывая горло, кричал с возвышения:

– … и повелел великий князь смоленский Изяслав Мстиславич своей дружине немедля выступать в поход, дабы хулителя и отступника князя Владимира Рюриковича со всею строгостью покарать …

Нездыл потеребил за рукав более разговорчивого лучника.

– Вон оно как! А на кого же нас князь оставляет?

– Говорят, на сына свово оставит! Сделает Владимира своим наместником в Смоленске.

– Мыслю я, что мал он ещё летами для такого сурьёзного дела, – проговорил бондарь всё ещё малость заплетающимся языком

– Дурень ты, Нездыл! Княжич уже в возраст нужный вошёл – пятнадцатый год яму идёт. И поболей было бы таких, как он с «малыми летами». Я раньше один в своей мастерской горбатился. А теперь у меня целая палата работного люда! А всё почему? Люди княжича собрали всех лучников по–весне, да отдали нам в ли–зи–нг, – это слово Иванко произнёс по слогам, – шлифовальные станки для обточки древков стрел! Клей и лак тоже княжича, и от него же у меня все заказы идут на составные луки и стрелы. Год робить надо, и день и ночь – и всё равно не сможешь заказы его сполнить! А уж о других делах княжича – о паевых товариществах, монетах и многом другом – я и вовсе молчу! Или же, вот взять тебя, Нездыл. Водку вчерась, харя твоя немытая, чью ты пил? Молчишь? Молчи! Но попомни одно, Нездыл, ежели вздумаешь против княжича кричать, целым ты отсюда не уйдёшь! Вот тебе крест! – лучник Иванко перекрестился, при этом метнув в бондаря красноречивый такой, понятный без слов, предостерегающий взгляд.

Торжественное богослужение в Успенском соборе, на котором присутствовали Изяслав Мстиславич, вятшее боярство и духовенство, не успело ещё толком закончиться, как на Торгу громко зазвенел медный вечевой колокол.

Служащие Торга, усиленные нарядами дружинников, довольно в грубой форме расталкивали громоздящиеся на Торгу крестьянские возки, сани, набитые под завязку морожеными тушами животных, зерном, мукой и прочими кадками со всевозможной снедью, предназначенной на продажу. Таким не хитрым образом высвобождалось пространство для уже начавшего стекаться сюда народа.

Вот, наконец, и мы с князем, под заунывные звуки хора певчих, сразу вслед за разодетыми в золотые ризы священниками, покидали стены главного городского собора. Впереди всех монотонно вышагивали дьяки с дымящимися кадилами. Рядом с нами шёл погружённый в собственные мысли смоленский епископ, сопровождаемый стайкой мальчиков–послушников. Последними, собор покидали бояре, облачённые в свои лучшие парчовые одежды, подбитые мехом.

Дорогу сквозь волнующееся на площади людское море, нам прокладывали четыре десятка дружинников, оттесняя народ в разные стороны. Изяслав Мстиславич в своём красном корзно, расшитым золотыми нитями и украшенным драгоценными камнями, первым взобрался на помост, я поднялся сразу вслед за ним.

Князь молча всматривался в толпу. Не прошло и минуты, как на многолюдной площади установилась гнетущая тишина. Изяслав Мстиславич низко поклонился горожанам, затем выпрямившись, надсаживая глотку, громко прокричал.

– Слушайте меня, смоленский люд! Со своей дружиной на время покидаю я вас, чтобы скрестить мечи за отчий стол Киевский. На сей богоугодный ратный подвиг, меня уже благословил владыка Алексий и наша церковь! – Изяслав Мстиславич перевёл дух, затем продолжил с новой силой. – Наместничать в Смоленском княжении в моё отсутствие оставляю своего сына, княжича Владимира Изяславича, уже вступившего в возраст. Новому наместнику будут помогать править и при нужде держать с ним совет смоленские бояре. Любо ли вам моё решение? Люб ли вам Владимир Изяславич? – громко вопросил князь своих подданных.

– Любо! Слава! Владимир! – нестройно и разноголосо взревела толпа.

Тут вмешался смоленский посадник Артемий Астафьевич:

– Вольный Смоленск! Утверждаем ли мы княжича Владимира Изяславича наместником князя Изяслава Мстиславича в нашем граде?

– Да–ааа!!! – в единоголосом порыве всколыхнулось людское море, от крепостных стен отразилось эхо.

От отца и бояр я знал, что среди народа имелись заранее проинструктированные "запевалы", которые громче всех кричали, поддерживая то или иное решение. Своими криками и эмоциями они буквально заражали всех вокруг себя. Как я уже давно выяснил, искусство управление толпой было для князей и боярской верхушки сугубо важной и практичной наукой. Но большинство присутствующих, всё же, вполне искренне выражали свои чувства. Переубедить толпу, чтобы она сделала что–то ей абсолютно противное и неприемлемое, не удалось бы никому, если, конечно, людей недомолвками специально не ввести в заблуждение относительно того или иного решения.

Мы спустились с высокого крыльца–помоста и сразу направились в Свирский дворец. А народ на площади ещё долго не расходился, на все лады обсуждая только что услышанные новости.

Двадцать второго ноября, сразу после праздника Введения, слуги нагружали сани вывозимом добром, укладывали в них сундуки и мешки с припасами. Изяслав Мстиславич получил благословление на поход в южнорусские земли от смоленского епископа Алексия. Для свершения сего священнодейственного акта князю долго пришлось уговаривать владыку и даже, в знак благодарности, отписать ему одно село. Здесь же присутствовала вся княжеская дружина, отбывающая в эту экспедицию, за исключением, остающихся в Гнёздове пехотных командиров.