Смоляночка

Надин усмехнулась уголками губ, услыхав последнее замечание Сперанского, – вашими бы устами, да мед пить!

Ей теперь было надо передать записку, написанную Витвордом, передать ее Даше Азаровой.

А в записке было:

Послезавтра в День Вашего Ангела в полночь я пришлю за Вами карету. И Вы увидите те рисунки, что я сделал в индийском храме любви.

Ваш Энтони Витворд пятый баронет Чарлтон-Мидлсборо, посол Его величества в Петербурге. ….

ГУБАРЕВСКИЙ

Сцена в гостях у Витворда.

Витворд показывает Даше картинки тантристского храма с непристойными позами любовников.

Сцена секса (Губаревский)

Глава девятая

Иван Дибич-Заболканский без ума влюбляется в Дашу Азарову и мирится с Каменским.

Государь ничего не забыл.

Государь вообще ничего никогда не забывал.

Государь принимал нынче вахт-парад своего любимого лейб-батальона Преображенцев и при этом был сопровождаем графом Федором Васильевичем Ростопчиным.

– Что граф Федор Васильевич, – надсмешливо и надменно вопрошал Павел, – слыхал я, волочишься ты за французской потаскушкой Бонней? Собираешь то, что пользовали до тебя Бургуэн и Розенкранц.

Павел был в хорошем настроении и шел по плацу пеший, а не конным, как было бы положено, кабы выстраивали для вахт-парада каре из батальонов конной гвардии.

Но нынче государь смотрел гренадер – преображенцев. А потому и весело шел, подпрыгивая в своих высоких, выше колен сапогах, что плохо сгибаясь в коленях, делали походку царя более чем забавной. И без того смешной – маленького роста, курносый, причем подчеркивающий свою курносость тем, что всегда держал голову, задирая ее кверху, Павел служил отличным образцом для карикатур, что постоянно появлялись не только в английском Панч, но и в русских тайных рукописных журналах, что ходили по рукам и вызывали язвительный смех.

– С девицею Бонней, ваше величество, я встречаюсь ради интересов государства нашего, – сделав подчеркнуто обиженное лицо, сказал Ростопчин, – оная девица Бонней и правда была в связи с посланником Бонапарта Бургуэном, но именно через девицу эту мы и налаживаем теперь связи, столь необходимые моему государю.

– А, ну и махайся с нею на здоровье, – хмыкнул Павел, – было бы на пользу!

– Польза будет для отечества нашего, – ответил Ростопчин, – нынче же через девицу Бонней передадим в Париж секретные ваши послания к Бонапарту.

– Глядите только, чтобы англичане не перехватили, – повелительно заметил Павел, – англичане не дремлют, посол Витворд носом землю роет, хочет повыведать, что у меня с французами вытанцовывается.

– Не извольте беспокоиться, – с поклоном ответил Ростопчин.

Павел тем временем остановился напротив командира караульной роты капитан-поручика Рудзевича.

Рудзевич, вытаращив глаза и подобрав живот, выпячивал грудь и приподнимался на носках черных, словно южная ночь начищенных сапог.

– Что, капитан-поручик, как служба в карауле начинается? – спросил Павел вполне добродушно.

– Преображенцы лейб-батальона его величества всегда готовы послужить государю своему, – лихо отрапортовал Рудзевич.

– Добро, – кивнул Павел, – вот и пошли ка, дружок караул, дабы доставили ко мне корнета Дибич-Заболканского из царскосельских лейб-гусар, да побыстрей! …

Витворд ехал вместе с датским посланником Розенкранцем, когда их карету обогнал открытый экипаж, сопровождаемый четырьмя конными гвардейцами.

– Глядите, Витворд, арестанта везут, – махнул кружевной манжетой Розенкранц, – каждый день к Павлу на экзекуцию кого-либо из провинившихся офицеров возят.

– Да, уж, этот русский царёк из ост-зейских немчиков умом не вышел выше полкового старшины, все любит сам суд да правёж по каждому проступку своих гвардейцев вершить, словно он не царь, а батальонный командир, – хмыкнул Витворд, – до недавнего времени он у своих преображенцев самолично даже у солдат детей крестил.

Датчанин улыбчиво кивнул.

Но подумав, возразил своему британскому коллеге,

– Умом Павел может и не сравнится с матерью своей, что с Вольтером в философской переписке была, но хитростью отмечен и британской короне и ее послу в Петербурге не следовало бы пренебрегать остроумностью некоторых стратегических замыслов русского царя, а не то глядите, лишится Британия Индии – жемчужины своей! Вмиг пошлет Павел экспедицию совместно с Бонапартом, как некогда обскакал Буанапарте Нельсона вашего по Африке и в Египет проник экспедицией своей, наплевав на владычицу морей и на ее флот в Средиземноморье!

Витворду это замечание датского коллеги пришлось не по вкусу.

Он поджал губы и долго сидел молча, предавшись каким то своим мыслям.

Розенкранц же, желая подсластить неожиданную горькую пилюлю свою, принялся тогда вдруг рассказывать Витворду анекдот из собственной дипломатической биографии своей.

– Представьте себе мой дорогой Энтони, с иными шпионками, что рядятся в кринолины благородных девиц, и прельстившись чарами которых мы порой безрассудно приближаем их к себе, делая их своими любовницами, не опасаясь того, что они тут же примутся с таким же рвением копаться в наших секретных дипломатических письмах, с каким они только что копались в простынях наших любовных игрищ… так вот, с такими любовницами нам дипломатам надо быть настороже…

Витворд тут же вспомнив Дашу Азарову, оживился и с видимым интересом принялся слушать анекдот.

– Так вот, – продолжал датчанин, – я в Париже познакомился с очаровательной мадмуазель Бонней и уже через пару свиданий, сделались мы с нею любовниками…

– Это занятно, – кивнул Витворд, – занятно, оттого что девица эта нынче здесь в Петербурге и пользуется теперь особым вниманием графа Ростопчина.

– Да, мой милый Витворд, это именно та мадмуазель Бонней, с которой у меня вышел случай в Парижской миссии.

– Что же за случай?

– А дело было такое, – Розенкранц как то особенно сладко улыбнулся, вспомнив, вероятно, все те прелести мадмуазель Бонней, которыми так очаровывался он тою парижскою весной, – так вот, стали мы с нею любовниками, и была наша связь такою прелестною цепью шалостей и забав, что не в силах я вспоминать о той нашей связи без самой сладчайшей истомы сердца, поверь мне, милый Энтони, поверь!

– Верю, – кивнул англичанин в предвкушении развития анекдота.

– Но забавляясь прелестями мадмуазель, я ни на секунду не забывал, что девица сия по всем сведениям была шпионкой Бонапарта. И я не такой уж мальчик, чтобы верить в бескорыстную любовь. А значит, ложась со мною в постель, красавица имела планы залезть ко мне и в кабинет, в моё секретное бюро, где хранились письма трех европейских государей.