Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах

Было уже пять часов пополудни, и осмотр обсерватории решили отложить до утра. Марфенька повела отца к себе. Христина спешно перебралась к Лизе, но тут же вернулась, чтоб накрыть на стол.

— Христина похорошела, да, папа? — потребовала ответа Марфенька.

Профессор решился на сравнение:

— Она расцвела, как цветок, спрыснутый водой. Она… гм… Она поразительно похожа… была такая американская артистка — Лилиан Гиш, ты не помнишь фильмы с ее участием: демонстрировались до твоего рождения. Большое сходство!

Евгений Петрович подумал, что Христина приобрела за это короткое время то, чего ей не хватало раньше: чувство достоинства и какой-то самостоятельности, что ли, но ему почему-то не хотелось признать это вслух, и он ограничился тем, что еще раз отметил ее женское обаяние.

Пришел Глеб — его устроили у Аяксов, и Марфенька повела гостей выкупаться перед обедом. Евгений Петрович нашел, что Марфенька сильно похудела, в комнатке слишком бедно, и решил переслать ей в контейнерах часть ее вещей.

— По Москве еще не соскучилась? — осторожно начал он, но Марфенька сразу заявила, что она останется здесь «на несколько лет, во всяком случае».

Солнце палило нещадно, песок был такой горячий, что чувствовался через подошвы туфель. Профессор с наслаждением вошел в прохладную морскую воду.

— Нет, вы посмотрите, как он сложен, — Антиной, да и только! — восхищался профессор, любуясь действительно прекрасным сложением Глеба Павловича.

Марфенька спокойно осмотрела усмехающегося Глеба.

«Он красив, весь словно выточенный, ну просто ни одного изъяна, — подумала она равнодушно. — Но я бы никогда такого не полюбила. Почему? Чересчур он рассудочный… Или что другое? Как он будет каждый день встречаться с Яшей и Фомой, если высадил их на лед посреди моря?»

Она сняла платье, поправила туго обтягивающий купальный костюм и, бросившись в воду, уплыла, по своему обыкновению, чуть не до горизонта.

Оленев с Глебом сидели мокрые на влажном песке и с беспокойством ждали возвращения Марфеньки.

— Сумасшедшая! — ворчал Евгений Петрович. — Разве можно так заплывать? Вдруг судорога или сердце… Может быть, вызвать спасательную лодку?

— У нее крепкое сердце, — заметил Глеб.

Евгений Петрович так разволновался, что ему чуть не стало дурно.

Он послал Глеба за Мальшетом. Прошло минут сорок, пока тот его разыскал и привел. У Оленева дрожали губы, и он так рассердился на своего лаборанта, что не мог на него смотреть.

— Марфа Евгеньевна всегда так далеко заплывает, ничего не случится, — уверял Мальшет. — Мы уже привыкли. Вначале тоже беспокоились. Она, кажется, плавает с четырех лет. Ветлугу в разлив переплывала.

— Совсем не знал, — удивился любящий отец. — Кто же ее выучил так плавать? Ведь в Рождественском не было инструкторов плавания… Сама, как всегда и во всем!

Марфенька вернулась, по часам профессора, через час двадцать минут как ни в чем не бывало. Оленев в сердцах выругал ее, потом полюбопытствовал, почему она даже не запыхалась.

— А я отдыхаю, — пояснила Марфенька, — я люблю заплыть далеко в море, лечь на спину и отдыхать. Я не подумала, что ты будешь волноваться… Я… мне приятно, что ты за меня беспокоился. Пошли обедать. Филипп Михайлович, пообедайте у нас!

— Благодарю вас, Марфа Евгеньевна, я уже обедал! — ответствовал Мальшет.

Марфеньке захотелось показать ему язык, но это было невозможно, и она только лукаво посмотрела на молодого директора.

Пообедали вчетвером, причем Глеб принес бутылку какого-то редкого вина, которое он достал в Москве только через знакомую официантку. Вино было и вправду хорошее, даже Христина выпила рюмочку. Обед был очень вкусный, профессор ел и вздыхал: какую домработницу навсегда потерял! Что навсегда — это было теперь несомненно: Христина узнала радость труда общественного, гордость, что труд этот оценен коллективом, который она уважала и чье уважение ей было очень дорого.

Ночью, когда отец и дочь лежали уже в постелях, между ними произошел знаменательный разговор:

— Да, Марфенька, ты уже взрослый, самостоятельный человек! — начал Евгений Петрович. — Не влюбилась ли ненароком, а?

— Как сказать… — неопределенно отвечала Марфенька. — Сама не знаю. Нравится мне один парнишка. Но он пока… вообще чудак!

— А-а… Это твой приятель, Яша Ефремов?

— Ну да. Он, по-моему, любит меня. Но почему же не скажет?

— А если скажет… ты выйдешь за него замуж? Не рано ли? Тебе и девятнадцати нету.

— Зачем же сразу замуж… Пусть докажет свою любовь. — Марфеньке не пришло в голову, что Яша может ждать доказательств от нее! — Папа! — Марфенька даже села на постели. — Знаешь, папа, это тебе надо жениться!

Евгений Петрович слегка приподнялся на локте.

— Я думал, ты меня считаешь стариком…

— Вот чепуха, какой же ты старик! Совсем молодо выглядишь. Тебе, папа, наверное, тоскливо одному. Мама говорила, что есть одна лаборантка… любит тебя всю жизнь.

Евгений Петрович кашлянул и лег поудобнее.

— Только твоя мама и может такое придумать! Ольга Семеновна уже стара и не помышляет ни о каком замужестве.

— Уж не надеется на замужество?

— Кха!.. Она тут ни при чем. Я как раз хотел с тобой поговорить. Ты имеешь право знать… Я хочу жениться. В конце концов, я еще не стар, черт побери!

— Ты совсем молодой, папа! Я ее знаю? Кто она?

— Мирра Павловна Львова.

Наступило молчание, довольно тягостное для обоих.

— Она тебе не нравится? — высокомерно осведомился профессор. И, откинув нетерпеливо одеяло, встал и сел у окна. Ему было жарко.

Оба окна были открыты настежь: здесь, на прибрежье, воров не боятся. Скоро похолодает. Климат в этих местах резко континентальный.

— Ты обидишься, папа, если я скажу откровенно? — деловито спросила Марфенька, спуская ноги и шаря чувяки.

— Может быть, обижусь… Все же попрошу тебя высказаться яснее.

Марфеньке тоже стало жарко. Она подошла к отцу, присев рядом на подоконник.