Смотрю на мир глазами волка

— Топайте, топайте, детки малые! Вам уже давно пора в постельку бай-бай. И не забудьте шевельнуть извилинами над моим предложением! — улыбнулся-оскалился Жора Артист. — А мы пока еще не в силах оставить столь высокий кайф — вдыхать вечернюю прохладу.

— Я тоже пойду, — заявил я, взглянув на часы. — Все уроки уже давно закончились.

— Ну, бывай, Джонни! Вечерами мы всегда почти здесь, — панибратски хлопнув меня по плечу, сказал Артист. — Забегай!

— Ол’райт!

Я подхватил с земли ранец и направился к выходу из парка. Братья успели значительно меня опередить, и теперь их темные фигуры мелькали между деревьями далеко впереди.

Сзади доносились аккорды гитары и приятный баритон Жоры:

Когда я жил в Одессе, Носил я брюки клеш, Соломенную шляпу, В кармане финский нож…

Я споро шагал по широкой гравиевой дорожке. Приятно похрустывало под ногами, вечерний ветер, молодчага, освежал разгоряченное лицо.

Кусты с угрожающим треском раздвинулись, и на дорожку вышли двое.

«Братья! Меня караулили!» — пронеслось в голове.

Я сделал шаг назад, ожидая нападения.

— Зря ты это, — наблюдая оборонные приготовления, хмуро буркнул старший Бобров. — Побазарить просто надо.

— Говори! — на всякий случай не сходя с места, разрешил я. От них вполне можно было ожидать какого-нибудь подлого приема, каким угостил меня старший Бобров во время драки.

— Как тебе Артист показался? — совсем неожиданно спросил Бобер.

— Нормальный пацан, — я не скрывал удивления.

— Даю бесплатный совет, — продолжал старший, — не связывайся с их кодлой. Особенно с Артистом! Свяжешься — после не развяжешься. Ржавые они…

— А чего ж вы, мальчики, с ними? — я проницательно усмехнулся, но понять, что задумали братья, так и не смог.

Старший брат вопросительно посмотрел на младшего. Тот молча кивнул.

— Законный вопрос! Но мы больше сюда ни ногой. Коли встретишь Артиста, так ему и передай! — сказал старший. — Ну, нам и на самом деле пора. По-моему, ты неплохой пацан. Сам решай.

Кусты акации сомкнулись за братьями. Когда их торопливые шаги стихли совсем, я пошел дальше, стараясь держаться середины дорожки, чтоб не подвергнуться неожиданному нападению. По пути пытался уяснить потайной смысл подозрительно-странного предупреждения недавних врагов.

«По ходу, темные лошадки, эта компания Жоры, — пришел к выводу. — Но с такими куда интереснее, чем с пай-мальчиками и трусливыми рохлями, вроде Бобров!»

Я жил рядом с городским парком, всего в трех кварталах. Поднявшись на второй этаж, позвонил в электроколокольчик.

Открыла мама. Мы жили вдвоем. Папашу я помнил смутно, в основном по фотографиям в старом семейном альбоме. Он давно был женат на другой женщине.

Я удивлялся, отчего мама не вышла замуж вторично. Но однажды, еще в детстве, когда прямо спросил ее об этом, мама усадила меня к себе на колени и грустно спросила:

— Женик, нам разве плохо вдвоем?

— Нет. Но…

— Что и требовалось доказать, — она облегченно вздохнула. — Нам обоим хорошо. И никто нам больше не нужен! Согласен, мой маленький? — Мама улыбнулась сквозь слезы и нежными теплыми руками привлекла меня к своей мягкой груди…

— Все пятерки в ранце поместились? — спросила мама по давно заведенной традиции.

— В основном. Оставшиеся рассовал по карманам, — я привычно поддержал игру, чтобы сделать маме приятно.

— Быстро марш в ванную комнату руки мыть. Ужин почти совсем уже остыл!

Наскоро проглотив омлет с докторской колбасой и запив стаканом кефира, я уединился в своей комнате. Врубил магнитофон и плюхнулся в кресло.

Полуприкрыв глаза, наслаждался любимой подпольной кассетой под названием «Хулиганы». Эти песни были не из повседневной скучно-плебейской жизни-прозябания, а из другой — мало известной, запретной и потому притягательной.

Они чуть-чуть приоткрывали щелку в романтично-рискованную жизнь и из-за этого так мне нравились.

Заунывно-бодрячески звучала семиструнная гитара, и юный, но сипловато-хриплый голос пел, срываясь на нервно-надрывную тональность:

Здравствуй, мама, разве не узнала Своего любимого сынка? Юношей меня ты провожала, А теперь встречаешь старика…

В комнату, постучавшись, заглянула мама:

— Тебе все еще не надоели эти пропитые голоса?

— К крику моды надо прислушиваться. Даже если он с хрипотцой… И потом, это народный фольклор, — ответил я, не открывая глаз, чтоб мамуля не засекла, что я натурально «поплыл» от недавнего возлияния.

— Будь по-твоему. Но все-таки убавь громкость этого фольклора! — попросила мама и плотно прикрыла за собой дверь.

…Так наливай, мамаша, больше водки! Боль в груди я водкою залью! Позабуду лагерные муки, И для сердца что-нибудь спою…

2

Таранным ударом ноги я распахнул высокую тяжелую дверь, которая крокодильски-злобно клацнула у меня за спиной, и оказался на улице.

Оглянувшись, отвесил шутливо-издевательский прощальный поклон общеобразовательной школе, над входом которой какой-то циник огромными красными буквами вывел нитрокраской: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Насвистывая «Миллион алых роз», направился домой, В голове на разные лады победно звучало долгожданное слово: каникулы? каникулы… каникулы!!!

Ранец, казавшийся во время школьной учебы пудовым, сейчас вдруг невероятно полегчал.

Красные полированные бока трамваев отсвечивали на солнце, радостно ожидая свою летнюю недогрузку в связи с тем, что большинство горожан отправятся в отпуска. И практически исчезнет «час пик», когда бедным трамваям приходилось вмещать в себя вдвое больше пассажиров, чем предусмотрено нормой.

Придя домой, я первым делом закинул ранец подальше на шкаф, переоделся в джинсовый костюм и выскочил во двор.

«Здесь мне делать нечего!» — сделал я вывод, увидя, что кроме малышни в песочнице, сопящей от усердия над сооружением чего-то понятного только им, во дворе никого нет.

У кинотеатра «Октябрь» терпеливо томилась очередь. Показывали новый американский боевик. Мне нравились подобные фильмы. В них главным бессменным героем обычно был крутой парень с вечным кольтом у бедра, всегда готовый постоять за себя, находчивый и неунывающий даже тогда, когда жестокая судьба гладит его против шерсти.