Смутная пора

По старым обычаям девки в казачьих семьях выдавались замуж по старшинству, и Кочубеиха могла теперь вздохнуть свободно: дорога для младшей, начинавшей невеститься дочери, была открыта.

Вот почему, пригласив на обед Андрия Войнаровского, она сегодня с раннего утра подняла на ноги весь дом. Дворовые бабы и девки с ног сбились, готовя кушанья, протирая посуду, убирая многочисленные комнаты кочубеевских хором, таская вещи из обширных кладовых и скрынь [24] , но все же к обеду кое-что не было готово. Кочубеиха злилась, срывая досаду пощечинами, которые щедро сыпались на девок.

24

Скрыня – сундук.

Собственно говоря, совсем другое злило Кочубеиху. Она чувствовала, что Андрий, бывший на четыре года старше Мотри, друживший с ней еще в детстве, теперь влюблен в нее, но что делалось в сердце девушки – того она не знала. А делалось там что-то неладное. Ночью, возвратясь из замка гетмана, Кочубеиха зашла в светлицу Мотри. Та, в одной рубашке, сидела на кровати, обхватив руками согнутые полудетские колени, и о чем-то думала.

– Ты почему не спишь? – спросила Кочубеиха.

– Просто так… Сейчас лягу, мамо, – ответила Мотря.

– А ты о чем говорила с Андрием?

– Не помню… Он что-то про заграницу, потом про отчизну рассказывал… – протянула зевая Мотря. – Укрой меня одеялом, мамо. Я спать буду…

«Хитрит девка, скрывает что-то», – тревожно подумала Кочубеиха, укрывая и крестя дочь.

Утром же Мотри в постели не оказалось. Она куда-то исчезла. Правда, знакомых и родных у Кочубеев множество. Мотря и раньше любила чуть свет убежать куда-нибудь, но сегодня, кажется, могла бы и дома побыть. Не для себя же мать хлопочет…

«Ох, кабы беды не случилось, кабы, как с Катрей, не вышло», – думала Кочубеиха, собственноручно разделывая последние вареники.

А Василий Леонтьевич Кочубей тем временем сидел у окна, играл в шашки с Семеном Чуйкевичем. Василий Леонтьевич только что хотел сделать какой-то сложный ход, как мимо окон пронеслась запряженная четверкой лошадей позолоченная карета, лихо завернув к парадному подъезду.

– Жинка! Андрий приехал! – крикнул Кочубей, вставая и поправляя яркий турецкий халат.

Кочубеиха выскочила из кухни раскрасневшаяся и, на ходу снимая грязный фартук, заворчала:

– Вот у нас всегда так… у нас всегда так… Звать – зовем, а ничего не готово и встретить некому… Ох, глаза бы мои не видели… Ты что словно пень стоишь? – набросилась она на мужа. – Иди, иди, приветь Андрия…

– Иду, матка, иду – покорно отозвался Василий Леонтьевич, направляясь к дверям.

Чуйкевич, бледнолицый и застенчивый молодой человек, двинулся за ним, но в это время двери распахнулись и неожиданно для всех быстрой, легкой походкой в комнату вошел гетман Иван Степанович.

Следом за ним впорхнула веселая, нарядная Мотря, но, увидев сердитую мать, опустила глаза, скромно уселась в уголке.

Любовь Федоровна бросила на дочь грозный взгляд:

– Ты где с утра пропадала?…

Но гетман договорить не дал. Он по-восточному приложил руку к сердцу и, ласково глядя на Кочубеиху, сказал:

– Не сердись, кума, крестница не виновата. Я ее дорогой встретил и прокатил за околицей. Грех на мне…

– Ты уж всегда, Иван Степанович, ее заступник, – глядя на жену, промямлил Василий Леонтьевич. – А девке того… негоже…

– Не пойму, Василий Леонтьевич, про что ты речь ведешь? – перебил его гетман. – Иль карета моя ныне срамной стала? Иль зазорно вам крестницу с гетманом видеть?

– Зазору нет, а того… другие осудить могут, – смутился судья.

– Никто не осудит, никто не посмеет, сам ведаешь, – уверенно произнес Иван Степанович.

– Слово, что ли, петушиное знаешь? – запальчиво вмешалась Кочубеиха.

– Знаю, кума, знаю. Об этом слове и беседовать хочу. Но наперед должен вам поклон отдать от племянника моего Андрия… По государевым спешным делам сегодня мною в Киев он послан и потому быть у вас не может… Прошу, кума, извинить его. Государевы дела, сама рассуди, на вареники менять негоже…

Иван Степанович говорил серьезно, но Мотре, исподтишка наблюдавшей за ним, в его словах что-то показалось очень смешным, она не выдержала и озорно рассмеялась.

– Это еще что? – набросилась на нее мать. – Ну-ка, иди отсюда, иди, нечего зубы скалить… Да и ты без нужды здесь торчишь, – обратилась она к молчаливому Чуйкевичу. – Идите в сад, там Катря яблоки собирает.

Мотря и Чуйкевич вышли. Кочубеиха приготовилась высказать гетману свое недовольство его поведением, отчитать, но вдруг в голове ее мелькнула догадка: «А что, уж не хочет ли он Мотрю за Андрия сватать? Может, недаром и оделся так нарядно и говорит намеками?»

Мысль пришлась ей по душе, недовольство сразу растаяло.

– Ну, теперь сказывай, Иван Степанович, какое у тебя слово петушиное, – приветливо обратилась она к гостю. – Да не желаешь ли сначала покушать? Может, мальвазии своей любимой, или венгерского рюмочку, или наливки моей отведаешь? – захлопотала Кочубеиха.

Василий Леонтьевич, сидевший на краешке скамьи и ожидавший от жены бурной сцены, даже хмыкнул от изумления: «Ой, хитрит что-то баба. Недаром гетмана обхаживает».

– Или отобедай с нами, Иван Степанович, уж чего лучше. Вареники-то мои сам не раз хвалил, – упрашивала хозяйка.

– Подожди, кума. Давайте прежде о деле поговорим, пока никто не мешает, – степенно отозвался гетман.

– Дело, оно того… и за обедом можно, – вставил давно уже проголодавшийся хозяин.

– Нет, у меня нынче с вами разговор особый. Я ведь к вам сватом…

– Ох, да что ты, Иван Степанович! Кого у нас сватать? Катря просватана, а Мотря молода еще, – притворно недоумевала Кочубеиха, а у самой от радости сердце так и ёкало: «Дай бог, дай бог, лучшего желать нам нечего. Такого жениха, как Андрий, не скоро сыщешь…»

– Мы с тобой, Василий Леонтьевич, приятели старые, – продолжал гетман, обращаясь к судье. – Не первый год хлеб-соль водим… И служба моя, и род мой, и дела мои тебе ведомы. Худого ни тебе, ни семейству я не чинил, а ежели иной раз несогласие какое у нас выходило, то, сам рассуди, у кого сего не бывает…

– Это уж, чего уж, – вздохнул хозяин, опасливо поглядывая на жену. Но, увидев на лице ее добродушие, добавил:

– Милости твои мы помним, Иван Степанович. Плохого не видели. Говорить нечего…