Смутная пора
Шрифт:
Одновременно Петр вызвал находившегося в плену королевского секретаря Цедергельма и предложил:
– Донесите королю, что я согласен заключить с ним мир, если он уступит мне Ингрию, Эстляндию, Лифляндию, признает королем польским Августа и выдаст изменника Мазепу…
Цедергельм, явившись в Бендеры, немедленно доложил королю, но встретил со стороны того решительный отказ.
Таким образом, обстоятельства, как будто благоприятствовали Мазепе, и он мог спокойно устраиваться на новом месте.
Но Филипп, Орлик не дремал.
Хитрый и пронырливый писарь, с первых
Мазепа, поселившись вместе с Андрием и Мотрей в одном из домов, уступленных ему сераскиром, захворал. Как ни старался старик ободрить себя, неприятности и утомительная дорога подорвали его силы.
К тому же Мазепу продолжал огорчать Андрий. Он по-прежнему пил, смотрел волком и не проявлял никакого желания мириться с дядей.
Явившись к Мазепе, Орлик застал его в постели.
– Я с хорошими вестями, пане гетман, – сказал тихо писарь. – Бог, видно, нас не оставляет… Сжалился над нами, бедными…
– А что за новости, Филипп?
– И падишах и его королевское величество окончательно отказали, пане гетман…
– Подожди… Я не понимаю, о чем ты речь ведешь? – изумился Мазепа.
– Об его царском величестве, ясновельможный.
Мазепа вздрогнул. На впалых щеках его появились красные пятна. Писарь, заметив испуг гетмана, не подал вида. Продолжал спокойно:
– Ныне можно полагать, что оный царский замысел никакой удачи иметь не будет…
– Какой замысел? Какая удача? – приподнялся Мазепа. – Ты какие-такие загадки сказываешь?
– А разве вашей милости неведомо, что царь домогается получить особу вашу? – в свою очередь удивился писарь.
– Получить?.. Мою особу?.. – задохнулся Мазепа, чувствуя, как холодная испарина покрывает его тело.
– Я полагал, – невозмутимо продолжал Орлик, – что ваша милость осведомлены, какие кондиции предложены его царским величеством падишаху и королю за выдачу вашей милости…
– Дальше! – не выдержал старик. – Дальше сказывай… Боже милосердный!..
– Царь соглашается заключить мир с его королевским величеством, ежели ваша особа будет послана к царскому величеству. А господину Толстому приказано за оную выдачу учинить великие подарки падишаху и визирю…
Тут Орлик нарочно остановился. Он знал, что Мазепа, хорошо знакомый с обычаями блистательной Порты, где взятки и золото решали все дела, поймет, как непрочен каждый день его жизни, и отныне мысль о выдаче «его особы» царю не даст старику покоя.
Писарь не ошибся в расчетах. Мазепа откинулся на подушки и не в состоянии был скрыть охвативший его страх. Неподвижные, остекленевшие глаза гетмана были устремлены в потолок, бледные губы шептали слова молитвы…
Тогда Орлик начал его утешать:
– Ныне мне доподлинно известно, что королевское величество отклонил царское предложение… А падишах приказал сераскиру охранять вашу ясновельможность… Бог милостив! Господа турки хоть и басурманы, а тоже совесть имеют…
– Иди, Филипп, иди ради бога, – простонал гетман, прекрасно понимавший, что такое совесть в подобных делах.
– Вы напрасно
печалитесь, пане гетман… Ей-богу, напрасно. Будем надеяться, что тот царский замысел не исполнится…– Уйди… уйди… – прохрипел старик, отвертываясь лицом к стене.
Орлик почтительно поклонился и вышел.
… Войнаровский, как и полагал Мазепа, не зная главного – цели мазепинской измены, начал постепенно успокаиваться. Будучи человеком мягким и бескорыстным, Андрий не искал в поступках людей только дурного, но всегда стремился найти в них и что-нибудь оправдывающее. Предсмертные слова Семена Палия, мысли о дядиной и своей собственной измене возмутили его душу, вселили озлобление и неприязнь к гетману, заставили искать забвения в вине. Но с некоторых пор Андрий, под влиянием Мотри, постоянно укорявшей его за враждебное отношение к больному дяде, пробовал оценивать случившееся иначе.
«А что если дядя стал жертвой несчастного случая? – думал он. – Что, если батько Палий введен в заблуждение царем? Может, я напрасно обижаю дядю?..»
Он вспоминал свое детство, проведенное в батуринском замке, вспоминал доброе отношение дяди, его заботы и начинал испытывать смущение.
Когда однажды вечером Мотря позвала Андрия к больному гетману, он не мог уже отказаться.
Старик несколько дней не вставал с постели. Страх, вызванный Орликом, не проходил, а усиливался, действуя разрушительно на организм больного. Мазепа похудел, пожелтел, обрюзг…
Печальный вид его пробудил в Андрие жалость.
– Пришел… порадовал… спасибо… – с трудом, тихо произнес Мазепа.
Андрий, опустив голову, молчал. Мотря поправляла лампаду у икон, ее пальцы дрожали.
– Садись, Андрийко… Поговорим… Мы не чужие… Ты да она, – кивнул старик в сторону крестницы, – больше никого у меня нет…
Андрий сел в кресло у постели, поцеловал высохшую руку дяди.
– Я знаю, – медленно продолжал Мазепа, – как ныне все против меня злобствуют… Тебя смутили лживые словеса и бредни… Ты напрасно на меня досадуешь, глупый…
Мазепа погладил склонившуюся голову племянника. Мотря бесшумно вышла, она не хотела мешать. Андрий поднял, наконец, влажные глаза л, захлебываясь от волнения, заговорил:
– Мне тяжело, дядя… Я видел… от нас отвернулась отчизна… народ… У нас нет больше родины… Я не хотел быть изменником. Я думал иначе… Я не хотел…
– А разве я хотел? – перебил Мазепа, – Разве я повинен, что судьба все переиначила?
– Я не знаю… Может, ты ошибся. Может, думал другое… Открой правду, дядя…
– Какую правду?
– Почему так получилось? Почему все они… все гнали нас, как врагов? Почему тогда… помнишь?., батько Палий проклинал так страшно?
Мазепа через силу приподнялся. Лицо его приняло величавый вид.
– Бог свидетель, я хотел только счастья своей отчизне, – сказал он, – и не моя вина, что люди поняли меня иначе… У меня не было приватных целей… Я думал об общей пользе народа… Клянусь тебе…
Андрий и на этот раз поверил.
Вошедшая через несколько минут в комнату Мотря застала дядю и племянника в мирной беседе и радостно вздохнула.