Снег, уходящий вверх… (сборник)
Шрифт:
Вторник
Запомнилась еще обратная дорога…
Лодки то поднимало почти до верха причальной стенки (каркас причала был срублен из толстых лиственничных бревен и укреплен внутри камнями, которые сверху были прикрыты плахами, прибитыми к этому каркасу) бревна на три, то опускало на столько же.
– Вроде бы не разгуливается… – не то подтвердил не то спросил Алика Виктор, глядя на Байкал, на темно-фиолетовой воде которого весело вспыхивали белые буруны-барашки волн.
– Вроде нет, – ответил Алик, тоже вглядываясь в Байкал, приложив козырьком ко лбу ладонь и прищурившись от холодного резкого ветра.
Вещи уже были уложены в
Я, Наталья и Кристина сидели на бордюрном бревне причала спиной к ветру и лицом к еще теплому солнцу.
Фуриза, как по старинному сибирскому тротуару, катала взад-вперед по доскам причала коляску с Денисом, который никак не хотел засыпать.
Димыч в своем красном финском комбинезончике с капюшоном, неуклюже стоя на ногах и каждый раз зажмуриваясь, когда поворачивался лицом к Байкалу, бросал в воду камешки.
– Может, переждать часа два, – донес ветер от лодок Витин голос.
– А черт его знает! – ответил Алик. – Может, еще больше разгуляется.
– Фи-ии-уу! Фи-и-у! – просквозил, взлохматив на голове волосы, очередной порыв ветра…
И вдруг тонко-тонко и жалобно так затрещала, защелкала застрявшая в трещине бревна, быстро колеблемая ветром туда-сюда щепка.
– Надо переждать, – сказал Виктор.
– Часа через два уже темнеть начнет, – ответил Алик. – Может, проскочим?.. За Толстым мысом должно поспокойнее быть…
– Подождем немного… Вроде бы чуть-чуть стихает.
– Да я бы хоть сто лет тут ждал!.. Да вот беда, что выбираться отсюда все-таки надо сегодня. Завтра ведь в должность идти, сам же знаешь…
«Да, – подумал я, – на м.н.с. все еще и держится в науке. Не явись завтра Виктор с Аликом в свою контору, там все развалится просто. Ни один прибор толком работать не будет. Это отсутствие академика какого-нибудь может быть не замечено хоть полгода. А без м.н.с. – труба!.. А получают они за свою работу!.. Не зарплату, а пособие по безработице, видимо, в шутку кем-то названное зарплатой… Да и работой, честно говоря, уже давно всерьез никто не занимается по причине ненужности никому продуктов труда. Одни просто проводят на работе время от и до, а иногда и не до… И таких абсолютное большинство. Другие заняты выстраиванием карьеры. А для этого в наше время не нужно иметь никаких особых талантов, но желательно и даже обязательно отсутствие позвоночника. Таких тоже не мало. И работать они уже не могут даже не потому, что не хотят, а по чисто физиологическим причинам. Попробуй поработай, если у тебя вместо позвоночника этакий то-оо-ненький, гибкий жгутик.
Те, кто имеет позвоночник, работают. И это в основном м.н.с.».
– Когда стоит выбор между прогулом и кормлением байкальских гаммарусов собой я выбираю первое. Тем более я в лодке не один. Да и ты, Алик, тоже.
Вернулись в дом.
Денис спал в коляске. А Димыч, когда мы подошли к дому, начал подпрыгивать и радостно кричать:
– Ура! Мы снова будем жить в деревне!
«Действительно, и что нас тянет в эти города? В эту грязь, копоть, вонь. В эту сутолоку вечно куда-то спешащих людей, заполняющих впритирку друг к другу автобусы и трамваи, двигающиеся в едва размытых желтоватым светом фонарей унылых сумерках новостроек. И везущие к “промышленным гигантам” таких же унылых, заспанных, злых людей… В центре города бешено мчащиеся по старинным улицам с деревянными домами автомобили, отравляющие своими выхлопными газами людей и разъедающие ими же деревянное кружево домов, не защищенных ничем от такого потока отравы… Среди этих домов лошадке бы цокать копытами… Да… город – это большой человеческий змеюшник, где соседи по лестничной клетке (не площадке, а именно – клетке), бывает, даже не знакомы друг с другом».
В доме было прохладно и уже
как-то сыровато.Остывшая печь в полумраке кухни казалась только что побеленной мелом.
Кровати аккуратно заправлены одинаковыми серыми биостанцевскими одеялами.
Как будто и не жил здесь никто никогда…
Странно… Каких-то часа полтора назад мы ушли отсюда, и все здесь стало уже иным. Чужим каким-то, необжитым, ненатуральным, что ли.
Видимо, с человеком из дома уходит и жизнь…
Ни читать, ни лежать на этих аккуратно и одинаково заправленных железных кроватях не хотелось. Они почему-то казались холодными, словно одеяла и простыни на них были из жести.
Мы все сидели в кухне и лениво, из угла в угол стола, катали неуклюжий шар разговора о разных пустяках. Иногда, правда, вдруг раздавался смех от удачно рассказанного о игрушечной нашей жизни анекдота, но тут же гас, как вздрагивающее на ветру пламя свечи…
Примерно через час стало стихать.
Порывы ветра все реже и реже били в оконное стекло.
Не так уже пестрел белыми пятнами Байкал.
Поскорее хотелось уехать. Или что-то предпринять, чтобы начать двигаться. Сидение в доме становилось тягостным, как в зале ожидания на каком-нибудь огромном вокзале, где ты полностью одинок в толпе. «Что может быть страшнее одиночества, чем одиночество в толпе. Когда бездумно всем хохочется. И горько плачется тебе», – откуда-то всплыло в памяти…
Часа в четыре мы отошли от биостанцевского причала.
Лодка Алика первая вышла из пространства воды, прикрываемого все-таки от прямых волн пирсом и составляющего вместе с неровной линией берега не совсем правильную букву «П».
Я увидел, как она вдруг куда-то исчезла, а на ее месте появился вал воды, который зеленовато, словно разной толщины бутылочное стекло, просвечивал кое-где. Потом она снова появилась впереди нас. Но уже чуть левее и выше.
Алик разворачивал лодку носом к волне.
Я не успел досмотреть сквозь лобовое стекло нашей лодки его маневр, потому что теперь уже наша лодка ухнула в какую-то яму и тут же вознеслась вверх, задрав корму чуть ли не выше носа.
Я снова увидел лодку Алика с уже зажженным над тентом оранжевым огоньком где-то внизу. Как будто смотрел на Байкал с высокого берега.
Корму нашей лодки опять задрало. Моторы взревели, на какое-то время оказавшись вне воды… И тут боковая волна резко и сильно, как опытный боксер с хорошо поставленным ударом, шарахнула в корпус нашей лодки, вздрогнувший от этого удара как живое существо всеми своими заклепками, которые, как мне показалось, должны были от этого посыпаться, как мелочь из дырявого кармана.
Мы все повалились куда-то вбок, а волна с шуршанием перекатила через тент.
Лодка с трудом, словно раздумывая, перевернуться ей или устоять, выровнялась. И тут же новая волна ударила в борт с того же бока…
Третий удар пришелся уже на нос лодки. (Виктор успел ее развернуть поперек волны, и мы шли теперь, хотя казалось, что стоим на месте, как бы удаляясь от берега и в то же время вдоль него.) Волна распалась надвое, как расколотая колуном чурка. И лишь лизнула лобовое стекло лодки, которое тут же, на ветру, обледенело.
– Спи, спи, Димочка. Все в порядке, – услышал я сзади спокойный голос Натальи.
Такой спокойный, что в это было трудно поверить.
Я оглянулся и увидел Наташину голову, склоненную над сынишкой, который в своем красном комбинезончике уютно устроился у нее на руках и коленях. Она что-то тихо напевала ему.
Сумрак быстро сгущался (уже трудно было отличить фиолетовость неба от фиолетово-зеленой воды), и разглядеть что-либо отчетливо было сложно, особенно здесь, под наглухо задраенным брезентовым тентом лодки, поэтому я увидел еще кроме силуэтов Натальи и Димы, белое пятно Кристининого лица с большущими темными провалами вместо глаз.