Снеговик

— Ясно, — вздохнул Харри. — Даже если эта штуковина и не является собственно орудием убийства, по крайней мере, становится понятно, как он смог отрезать голову, стоя в ручье. Что скажете?

— Франция… — протянула Катрина Братт. — Родина гильотины.

Скарре поджал губы и покачал головой:

— Слишком необычно. И потом, где он смог достать эту петлю? Насколько я понял, штуковина-то редкая.

— Вот с этого и начнем, — оживился Харри. — Займешься, Скарре?

— Я же сказал: не верю я в эту фигню.

— Извини, я неточно выразился, — поправился Харри. — Я имел в виду: «Этим займешься ты, Скарре». Холм, есть что-нибудь еще?

— Не-а. На месте преступления должно было быть море крови, но единственное, что мы обнаружили, — кровь забитых кур. Кстати, насчет кур: судя по температуре тушек, забили их около половины седьмого. Но это неточно, потому что одна тушка была теплее, чем две остальные.

— Это была простуженная курица, — хохотнул Скарре.

— А снеговик? — спросил Харри.

— Тут отпечатков пальцев, конечно, не найдешь: мелкие кристаллы льда все время то подтаивают, то подмерзают. Зато, поскольку они острые, обычно можно отыскать кусочки кожи с пальцев. Ну, или волокна перчаток, если на нем они были. Но мы ничего не обнаружили.

— Резиновые перчатки, — предположила Катрина.

— Ну что ж. — Харри хмыкнул — У нас есть еще голова. Надо проверить зубы и…

Холм перебил его с выражением горького упрека на лице:

— Ну как же вы можете? Я вам стока жирных кусков принес, а вы так мелочитесь! Чего еще, по-вашему, надо проверять? Волосы? Отпечатки пальцев на шее? Неужто криминалисты сами не додумаются?

Харри кивком извинился и посмотрел на часы:

— Скарре, хоть ты и считаешь, что Ролф Оттерсен не тот человек, проверь, где он был и что делал, когда исчезла Бирта Беккер. Я побеседую с Филипом Беккером. Катрина, садись за все дела о пропавших без вести, включая эти два, и ищи сходство.

— О'кей, — отозвалась она.

— Проверяй все, — продолжил Харри. — Время совершения убийства, фазу луны, что шло по телевизору, цвет волос жертв, сумму цифр их телефонных номеров, может, они те же книжки брали в библиотеке или вместе в семинарах участвовали. Мы должны знать, по какому принципу он их выбирает.

— Подождите-ка, — прервал его Скарре. — Мы что, уже решили, что все случаи связаны между собой? А другие возможности не принимаем в расчет?

— Можешь принимать в расчет все, что хочешь, пока… — Харри встал и похлопал себя по карманам в поисках ключей от машины. — Пока точно выполняешь распоряжения начальства. Последний выключает свет.

Харри ждал лифта и тут услышал сзади шаги. Они затихли прямо у него за спиной.

— Я говорила с одной из близнецов. Вчера в школе, на перемене.

— Ну и? — Харри повернулся и посмотрел на Катрину Братт.

— Спросила, что они делали позавчера.

— Позавчера?

— Да. В тот день, когда пропала Бирта Беккер.

Точно.

— Они с сестрой и матерью весь день были в городе. Она точно запомнила, потому что после приема у врача они пошли в Музей «Кон-Тики». Девочки ночевали у тетки, а мать была у подружки. Отец остался дома, на хозяйстве. Один.

Она стояла так близко, что до Харри доносился запах ее духов. Он никогда не встречал такого женского парфюма: запах был сильный, пряный, без единой сладкой нотки.

— Хм. А с кем из близняшек ты говорила?

Катрина Братт не сводила с него глаз:

— Понятия не имею. А что, это важно?

Лифт звякнул, сообщив Харри, что пора ехать.

Юнас рисовал снеговика. По его задумке тот должен был улыбаться и петь: пусть это будет веселый снеговик. Но ничего не получалось, он только таращился с большого белого листа бумаги без всякого выражения. В большой аудитории было почти совсем тихо, только поскрипывал мел в руке у отца, стоявшего у доски, и ручки студентов шуршали по бумаге. Юнасу ручки не нравились. Ручку не сотрешь, ничего не исправишь, какой рисунок получится, такой и останется навсегда. Утром Юнас проснулся и подумал, что мама, наверное, уже вернулась, и помчался к ней в спальню. Но там был только отец. Он одевался и велел Юнасу тоже одеваться, потому что сегодня они пойдут в университет вместе.

Аудитория ступенями спускалась далеко вниз, туда, где стоял отец, и была похожа на театр. С тех пор как они с Юнасом вошли, отец не сказал студентам ни слова. Только кивнул, показал Юнасу, куда сесть, а сам пошел к доске и принялся писать. А студенты, видимо, к этому привыкли, потому что сразу же начали записывать. На доске было полно цифр, буковок и каких-то странных закорючек. Что они означают, Юнас не знал. Отец как-то раз объяснил ему, что это такой специальный язык, называется «физика», и сам отец все объяснял студентам только на этом языке. А когда Юнас спросил, можно ли на нем рассказать сказку, отец ответил, что физика рассказывает только правду и для всяких дурацких баек не подойдет, как ни старайся.

Некоторые закорючки были смешные. И даже симпатичные.

Мел сыпался отцу на рукав. На ткань пиджака как будто выпал белый ровный слой снега. Юнас попробовал нарисовать отца, глядя ему в спину. Но и тут никакого веселого снеговика не вышло. И вдруг в аудитории стало совсем тихо. Ручки перестали шуршать. Потому что перестал поскрипывать мел. Он застыл на самом верху доски — отцу даже пришлось поднять руку высоко над головой. Казалось, будто мел застрял в доске, а отец висит, ухватившись за него, — прямо как мультяшный волк, когда тот повис над пропастью, уцепившись за веточку, а до земли очень-очень далеко. И тут плечо у отца затряслось, и Юнас подумал, что тот пытается выдернуть мелок из доски, чтобы продолжить писать, а тот не поддается. В аудитории раздался всхлип, будто все разом открыли рты и выдохнули. И тут отец вытащил, наконец, мелок, дошел до двери и, не оборачиваясь, исчез за ней. За новым мелом пошел, подумал Юнас. Студенты вокруг него шептались все громче и громче. Он расслышал слова «жена» и «пропала». Посмотрел на почти целиком исписанную доску. Отец пытался написать, что она умерла, но мел мог писать только правду и поэтому застрял. Юнас попробовал стереть снеговика. А вокруг него щелкали замки, студенты собирали свои сумки, вставали и выходили из аудитории.

На неудавшегося снеговика упала чья-то тень. Юнас посмотрел наверх.

Это был дяденька из полиции, тот высокий, с некрасивым лицом и добрыми глазами.

— Пошли-ка поищем твоего папу, — предложил он.

Харри деликатно постучал в кабинет, который, судя по табличке, принадлежал профессору Филипу Беккеру.

Ответа не последовало, и он открыл дверь.

Человек за столом поднял опущенную на руки голову:

— Разве я разрешил кому-то…

Он осекся, увидев Холе, и перевел взгляд на мальчика, стоящего рядом.