Снежные зимы

Василь засмеялся.

— Я оставил чемодан на почте.

— Здесь, у нас? — Василь как будто немножко смутился, но тут же подтянул ремень на бушлате, бодро сказал: — Пошли на почту.

Девушка, которая испортила Ивану Васильевичу настроение своей невежливостью, увидев Василя, расцвела, как роза, и растаяла, как воск. Радостно вскочила:

— Вася! Ты идешь на пост?

Кажется, перескочила бы через загородку и бросилась в объятия, если б в дверях следом за высоким бравым моряком не показался небольшой худощавый человек в плаще — тот самый.

— Ко мне приехал отец. Познакомься, — повернулся Василь и представил девушку, которую такая неожиданность точно громом оглушила: — Валя.

Иван Васильевич через барьерчик протянул руку, сказал банальное, обычное: «Очень рад, очень рад», но звучало это, как издевательство, как жестокая насмешка, как суровый укор.

Больше ничего говорить и не надо было — девушка сама себя наказала. Рука ее, которую она не сразу догадалась подать, была влажной и холодной, глаза уперлись в банку с клеем. Щеки вспыхнули, а лоб пожелтел. От смущения она подурнела. Иван Васильевич подумал о сыне: «Неважный вкус у парня». Василь глянул на девушку и засмеялся.

— Валя! Тебя будто холодной волной смыло в море. Не бойся, не потонешь. Что случилось?

Она попыталась улыбнуться, но и это ее не украсило.

— Правда, чего ты морщишься?

Видно, это «морщишься» подсказало ей выход из неловкого положения.

— У меня болит зуб.

Иван Васильевич отметил ее находчивость. А может быть, и в самом деле у человека болит зуб? Тогда простим ей/ При зубной боли хочется кусаться и рычать на каждого, кто тебе докучает.

— Скажи, Валя, Иван Васильевич Антонюк мог бы переночевать у вас? Отец хочет дождаться погоды… у моря.

«Иронизируешь, прощелыга. — беззлобно подумал Антонюк. — Рад, а не хочешь показать».

Валя умеет быть любезной и приветливой. Зубная боль, верно, прошла. Она засияла солнечной улыбкой и стала довольно привлекательна.

— О, конечно! Вася, как тебе не стыдно спрашивать! Папа будет рад с вами познакомиться, Иван Васильевич. Посидите минуточку, я сбегаю предупрежу маму. Бросив на них почту, кассу, телеграф и телефон, она вылетела за дверь. Иван Васильевич с неодобрением подумал об этой девичьей беспечности. Пошутил:

— Считай, что мы захватили главный объект — почту и телеграф.

Василь не сразу понял, зная, что отец может и крепко поддеть вот так невзначай. Когда же до него дошел простой смысл шутки, весело захохотал.

— Значит, власть — в наших руках.

— Не совсем. Но налицо — половина успеха. Хотя что это я примазываюсь к твоей славе! Ты здесь обошелся без моей помощи. Давно? Она тебе нравится?

— Мы дружим…

— Так отвечают в шестнадцать. А тебе — двадцать три. И ты не из застенчивых, я знаю…

— Твой сын. «Издевается, черт».

— Напрасно ты так думаешь. Для меня в юности познакомиться с девушкой было мукой. И подвигом.

Сын скептически прищурился.

— И много у тебя было таких подвигов?

— Не дурачься. Я серьезно.

— Не бойся, жениться я не собираюсь.

— Вот этого я не боюсь. Не скажу, что при первом знакомстве мне понравилась твоя Валя. Но все же я прошу тебя никогда не забывать, что ее увлечение, ее чувство может быть глубже и серьезнее, чем твое. О, ты не знаешь, как может привязаться женщина!

— Ты это знаешь?

Иван Васильевич нахмурился.

— Даже в наше сверхдемократическое время говорить так с отцом… Что за манера? Это не делает тебе чести и не красит твой мундир.

Сын серьезно сказал:

— Но обижайся. Прости. Я ничего дурного не думал. Просто мы так привыкли. Стиль времени…

…Антонюк хороню знал и понимал женщин-крестьянок, ее взрослых дочек, их извечную заботу: как бы, упаси бог, не осталась девка вековухой. Можно простить им любые хитрости, любые уловки. Но эта мать, Валина, раньше, видно, не слишком одобряла дочкино увлечение морячком — ненадежный жених. И вдруг — приезд отца, устройство к ним на ночлег. Это меняло все представления матери, заставляло думать, что отец приехал по приглашению сына — на смотрины. В таком случае стоит постараться, не пожалеть ни добрых слов, ни щедрого угощения. Иван Васильевич чувствовал себя неловко. И смешно и глупо. Сердился на Василя, что так, не подумав, устроил его, на себя, что, человек опытный, не сообразил, какая создается ситуация. И тут же начинал разыгрывать свата, чтоб угодить наивной женщине. А она старалась вовсю, с перебором. Даже Валя почувствовала это и смутилась — исчезла из дому. Естественность во все внес хозяин. Спросил на кухне:

— Ты что стряпню затеяла, как на свадьбу? Жена зашикала на него, зашептала.

Он выругался в полный голос.

— ОДНИ женихи у вас на уме. Антонюку стало весело.

Поздоровался хозяин хмуро, руки первый не протянул. Но Ивану Васильевичу почему-то сразу захотелось получше познакомиться с этим человеком. Он пожал его большую шершавую, как кора старого дуба, руку, назвал себя:

— Иван Васильевич.

— Иван Трофимович. Тезки, значит? — Потеплели глаза усталого после работы человека. — Откуда?

— Из Минска.

— Считай, что земляки. Мы — смоленские. Сбежали в сорок седьмом из своего горемычного колхоза счастья искать.

— Нашли?

— Счастье? Нашел. А что вы думаете? Что еще человеку нужно, кроме того, что у меня есть? Может, у вас оно другое, другие требования. А мне теперь разве одного не хватает — рабочих рук на винограднике. Да удобрений.

Антонюк сразу почувствовал симпатию к человеку, для которого счастье в работе.

— Я вас понимаю. Я тоже от земли не отрывался, где бы ни работал. Я — агроном.

Сказал и с горечью подумал: «И все же меня оторвали». Однако успокоил себя и пригрозил своим недоброжелателям: «Ничего. Вернусь. В совхоз пойду. На болотную станцию». С хозяином сошлись сразу, просто, естественно, как это бывает с людьми, влюбленными в одно дело. Еще до ужина Иван Васильевич с интересом выслушал рассказ о том, как человек научился выращивать новую культуру и, по всему видно, полюбил работу на винограднике. А раньше только слышал об этой сладкой ягоде», до армии даже отведать не довелось. Только в Румынии и Венгрии в сорок четвертом уразумел, «что это за фрукт такой» и какая от него польза. Раньше думал — так, забава, как смородина в огороде: воткнул куст, пускай растет у забора на утеху детям.

Вернулся из армии инвалидом, изо всех сил старался поднять свой смоленский колхоз. Может быть, и не бросил бы дедовское гнездо, если б больше порядка было в колхозе, если б получали хоть что-нибудь, а не одни палочки в табелях. Если б было чем детей кормить. Предложили переселиться сюда, в Крым, — бросил все, поехал, хотя женка неделю голосила. И тут нелегко было. Может, и здесь не удержался бы, некоторые вернулись назад, да очень уж захватила «эта ягода». Прямо привязала своими лозами. С соток начинали на старых татарских виноградниках. А теперь — сотни гектаров. Крупнейший совхоз.