Снежный ком
Шрифт:
— Н…ну парней своих в палатке… Делал карандашные наброски…
— Покажешь мне. А еще?..
— В Костанове Аполлинарию Васильевну… Пожилых интересно рисовать — сложная, проработанная, определенная форма. А детей — трудно: никак характер не схватишь.
— Тоже пробовал?
— Мало.
— И пейзажи писал?
— Конечно…
— Где же ты так научился? — уже не скрывая своего одобрения, спросила Ляля.
— Там, где и все, сначала в кружке Дворца пионеров, потом у Фрола, третий год хожу в студию Дворца культуры.
— А мне ничего не говорил, — с обидой сказала
Я чуть было не ляпнул: «Ты пошла в медицинский, а я за тобой».
Вслух ответил:
— Не верил, да и сейчас не очень верю, что из меня может получиться художник.
— А ты верь. Доски строгать да кирпичи таскать найдутся и без тебя…
— Ну это тоже кому-то надо делать…
— Только не тебе, раз у тебя талант! Может быть, и я когда-нибудь смогу сказать своим подружкам: «А вы знаете, наш Боря поехал в Париж с выставкой своих картин!»
«Так уж сразу и в Париж?» — подумал я.
— По-моему, это слишком сильно сказано.
— Я знаю, что говорю. А портрет, если не возражаешь, заберу себе.
Как я мог возражать? Честно признаться, и писал-то его с тайной надеждой подарить когда-нибудь Ляле. Только не был уверен, понравится ли ей. А тут вдруг такая удача…
Но Ляля тут же охладила мой восторг.
— К сожалению, чтобы поступить и учиться, — сказала она, — опять-таки нужны деньги.
«Другие-то учатся!» — хотел я возразить, но не возразил, догадываясь, что она имеет в виду.
Лялька выдержала паузу и, глядя куда-то в сторону, спросила:
— Ты бы мог сделать для меня одно очень серьезное дело?
«Ну вот и о делах, — с разочарованием подумал я. — Это называется, пригласила купаться».
— Все, что ты скажешь, Ляля.
— Если, конечно, меня любишь, — добавила Лялька.
— Ты знаешь, что люблю. Но по пустякам я о таких вещах не говорю.
Меня взяло зло: «Что ей надо? Зачем она мучает меня? Пользуется тем, что я теряюсь в ее присутствии и просто горю ясным пламенем, стоит ей только подойти ко мне, а сама лишь дразнит!»
— Ну ладно, — сказала Лялька, — Я верю тебе. Но учти, дело это касается твоего будущего…
Начало настораживало. Я решил выждать, что последует дальше.
— Знаешь ли ты, сколько стоит икона Аполлинарии Васильевны «Христос в силе»?
Я с недоумением посмотрел на Ляльку: что это с ней? Хватит и того, что и Фрол и Тема только об этой иконе и талдычат.
— Ну и сколько же она стоит? — не очень понимая, куда клонит Лялька, переспросил я.
— А ты как думаешь?
— Ну… Фрол говорил, что, как произведению искусства, ей и цены нет. А сколько за нее могут денег дать, это, наверное, только специалисты знают.
— Очень много, — авторитетно сказала Лялька. — Может быть, пять, а может, и десять тысяч — целое состояние.
— Ну и что?
— Какой ты все-таки бестолковый. Неужели не понимаешь, что ее нужно продать. Отвезешь в Москву и продашь какому-нибудь богатому иностранцу. Тогда хватит денег на все и тебе, и мне.
«Хорошенькое дело! Что она, издевается?» Мысленно
я очень живо представил себе, какой поднимется в доме переполох, вздумай я украсть эту икону. Аполлинарию Васильевну тут же хватит удар. Дядя Фрол застрелит меня из ружья, а тетя Маша проклянет до конца жизни и больше на порог не пустит. Нет, клонила Лялька явно «не туда». Ответил я ей, не выдавая себя, вполне серьезно:— Фрол говорит, что эта икона — наша национальная гордость. Ей место в Третьяковке или в Музее изобразительных искусств. Да Аполлинария Васильевна умрет, если лишится ее!
— Но икона-то не Аполлинарии Васильевны, а моя. Бабушка ее мне завещала. У Аполлинарии Васильевны она только и висит, потому что всегда там висела, когда бабушка еще жива была.
— Ну так если она твоя, бери и продавай ее. Только тебя за такую продажу никто не поблагодарит.
— Самой мне нельзя, — вкрадчивым голосом возразила Лялька. — Сразу догадаются. А я хочу, чтобы ради меня это сделал ты. На тебя ведь никто не подумает, особенно после всех этих историй с часами и трубами.
«Так вот оно что! Хочет отомстить за Тему? Для того и позвала «купаться», чтобы самого в такую же историю втащить…»
Мне приходилось даже отворачиваться, чтобы не видеть Лялькины карие с золотистыми крапинками глаза и этот, настолько невозможно открытый лифчик, что у меня пересыхало в горле. Но все равно видел и загорелые Лялькины ноги, и атласную кожу на плечах и животе… «Далась ей эта икона, когда есть вещи гораздо важнее! — вертелось у меня в голове. — Как здорово пахнут ее пушистые волосы! Солнцем и медом!..» Я даже улавливал свежий запах ее кожи. Но мне совсем не нравилось то, что между нами сейчас происходило. Как с нею говорить? Отвечать в шутливом тоне? А вдруг она и не думает шутить?..
— Послушай, Ляля, — отводя глаза в сторону, попробовал я ее урезонить. — Что тебе всякая дурь в голову лезет? Ты соображаешь, что говоришь? А если это настоящий Рублев?
— Настоящий, Боренька… Тема эксперта приводил. Фрол даже из больницы убегал икону караулить.
— Леща он караулит, а не твою икону, — вырвалось у меня.
Хоть мы и пропадали все эти дни на сенокосе, но я точно знал, что дядя Фрол, одним махом разрубив свои отношения с киноискусством, полностью посвятил себя любимому занятию — поискам лещевой тропы. По причине коротких летних ночей спать почти перестал, ходит с фонарем по саду, выползков ловит, кашу варит, «бомбы» делает, речку с грузилом на веревке изучает — самые глубокие ямы ищет.
— Хороши родственнички, — в голосе Ляльки звучала издевка. — Один леща караулит, другого украсть икону не уговоришь… — Ей только и оставалось сказать: «Украдешь икону — твоя буду, нет — руки не подам».
Да что она, издевается надо мной, что ли?
— Если ты мне просто голову морочишь, — попробовал я ее урезонить, — то это с твоей стороны непорядочно. Выдумываешь какие-то приключения, дразнишь меня. Тут у нее вигвам, там ей икону укради, с лошадиными скачками, погоней на автомобилях, со взрывами и выстрелами. А потом скажешь: «Аполлинарию Васильевну топориком тюкни», как в знаменитом романе. Не жизнь у тебя, а зарубежный детектив!